Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Слепая

Ах, Оксано! Куда уйдем мы от людей? Где твою молодость укрою? А он приедет… и тогда, Тогда спокойно я умру. Слепая грустно замолчала. Оксана с детскою тоской К ней на колени тихо клала Головку смуглую свою. «Усни, Оксано! — говорила. — Я тихо песенку спою, Спою любимую твою, Как братья брата продавали В чужую, дальнюю страну». И отходящую ко сну, Лелея, нежно целовала, Читая тихо ей псалом: «Храни тебя святая дева От злых напастей, бурь земных! Да будет сон твой сладок, тих, Как непорочные напевы Небесных ангелов святых! Да не дерзает искуситель В сердечну храмину войти, И по терновому пути Да волит ангел-охранитель На лоно рая привести. Храни тебя святая дева От злых напастей, вражьих оков, Свой наибожественный покров Пошли тебе святая дева, Мое дитя, моя любовь!» Наутро юная Оксана, Как утро осени в тумане, Скорбя невинною душой, У ног страдалицы слепой Уныла, бледная сидела. Слепая ту же песню пела, И тот же в сердце непокой! Не скоро дни текут над ними, Не ясно солнышко горит. Пришла весна, и двор пустынный Вдруг оживился, все кипит Веселой жизнью, как бывало. Приехал дидыч на покой. Чету страдалиц разлучили: Оксана в доме заперта, А одинокую слепую Одеть велели и прогнать С наказом строгим: не шататься Вокруг господского двора. И рада, бедная, была, Что так сбылося, как мечтала. «Теперь, — так думала слепая, — Теперь Оксаночка моя Укрылася от непогоды, Будет счастливою…» И шла С любимой песнью из села, Из обновленного села, Моля небесную царицу, Да благо дщерино хранит. . . . . . . . . . . . . . . . . . Оксана грустная сидит В роскошно убранной светлице, Одета бархатом, парчой, И не любуется собой Перед большими зеркалами. Проходят месяцы за днями; Как панне, все готово ей, И ходит сторож у дверей. Сам дидыч сласти ей приносит, Дарит алмазом, жемчугом И на коленях ее просит Не звать ни паном, ни отцом. . . . . . . . . . . . . . . . . . Зачем все это?! И рыдала… Запел весною соловей, Запел не так, как он, бывало, Поет пред утренней зарей, Когда малюточка Оксана, Пока покоилось село, Шалашик делает с бурьяну, Чтоб маму солнце не пекло, — Когда ходила умываться Она в долину и потом Барвинком, рутой наряжаться, И ненароком повстречаться С черночупринным казаком. Печальный вечер ночь сменила Еще печальней. Тяжко ей, Она сидела и грустила О прошлой бедности своей. И слышит песню за оградой, Знакомый голос ей поет Печально, тихо: «Текла речка в чистом поле, Орлы воду пили; Росла дочка у матери, Казаки любили. Все любили, все ходили, И все сватать стали, И одного между ними Казака не стало. Куда скрылся, дивилися, И никто не знает. Поселился в темной хатке За тихим Дунаем». Оксана молча трепетала, Ей каждый звук рождал мечту. «Он не забыл, — она шептала, — Он не покинет сироту…» За каждым звуком вылетает Из сердца черная тоска, Она себя воображает Уже в объятьях казака. Уже за садом, за оградой, Уже на поле… воля… рай… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Держи, держи! Лови, стреляй!» — Раздался хриплый голос пана, И выстрел поле огласил. «Убили!! — вскрикнула Оксана. — Убили!! Он меня любил. Любил!!» — и замертво упала. То был не сон. То пел казак, Удалый, вольный гайдамак. Оксана долго дожидала Любимца сердца своего И не дождалася его. Отрадный звук не повторился, Надежды вновь не прошептал, Он только снился, часто снился И юный разум разрушал Мечтой бесплодною. «Птицы вольные, сестрицы, Полетите в край далекий, Где мой милый, кареокий, Где родная край дороги! Болят руки, болят ноги, А я долю проклинаю, С поля воли дожидаю!» Так пела бедная Оксана Зимой в светлице у окна. Неволя стерла цвет румяный, Слезою смылась белизна. «Быть может, здесь, — она шептала, — Зимой проснулась мать моя, А я… дитя ее… а я…» — И, содрогаясь, замолчала. Темнело поле, из тумана Луна кровавая взошла; Взглянула с трепетом Оксана И быстро молча отошла От неприветного окна, Страшась кровавого светила. . . . . . . . . . . . . . . . . . Завыли псы, рога трубили, И шум и хохот у ворот — Охота с поля возвратилась, И пан к страдалице идет Бесстыдно пьяный… . . . . . . . . . . . . . . . . . Слепая, бедная, не знала Недоли дочери своей, С чужим вожатым спотыкалась Меж неприязненных людей. Ходила в Киев и Почаев Святых угодников молить И душу страстную, рыдая, Молитвой думала смирить. И возвратилася зимою В село страдания тайком. Сердце недобрым чем-то ныло, Вещало тайным языком Весть злополучия и горя. Со страхом в сердце и тоскою Тихонько крадется она Давно изведанной тропою; Кругом, как в гробе, тишина; Печально бледная луна С глубокой вышины сияла И белый саван озаряла На мертвой грешнице земле. И вдруг открылася вдали Картина страшная пожара. Слепая, бедная, идет, Не видя наших зол и кары, И очутилась у ворот, Весною кинутых. О, боже! Что она слышит? Треск, и гром, И визг, и крик, и гул протяжный, И жаром хлынуло в лицо. Она трепещет. Недалеко Вдруг слышит голос… Боже мой! Чей это голос ты узнала? Узнала… страшно… то Оксана! На месте том, где столько лет Они вдвоем, грустя, сидели, Она, несчастная, сидит; Едва одетая, худая, И на руках, как бы дитя, Широкий нож в крови качает. И страшно шепчет: «Молчи, дитя мое, молчи, Пока спекутся калачи; Будем медом запивать, Будем пана поминать».

(Поет.)

«А у пана два жупана, А третяя свита, За то пана Утром рано В дуброве убито. А убили гайдамаки, Жупаны делили: Тому жупан, тому жупан, А третьему свита, И остался без свиты пан, В снег белый зарытый. Ай да й гайдамаки!»

Слепая

Оксано! Где ты?

Оксана

Ах, молчи! Дай убаюкать мне сынка!

(Поет.)

«Баю, баю, дитя мое, В дремучем лесу, А я тебе с поля волю, Долю принесу. Баю, баю, дитя мое, Во сыром бору, А я пойду погуляю, Ягод наберу. Баю, баю, дитя мое, Край битой дороги, Переломят люди руки И белые ноги. Баю, баю, дитя мое, У гробу дубовом, Полиняют кари очи И черные брови. Усни, дитя, усни, дитя, Усни ты навеки, А я одна на базар пойду, У жида бублик украду И тебя полечу». А… уснул! Теперь возьми. У! Какой черный… Посмотри!

Слепая

Оксано! Где ты? Что с тобою?

Оксана

(быстро подходит к ней)

А ты где ходишь? Посмотри, Какой веселый пир у пана! Да пан не будет пировать — Я уложила его спать. Тебя одной недоставало. Я подожгла, пойдем плясать.

(Поет и медленно пляшет.)

«Гой, гой, не беда! Слезы тоже вода, Слезы гасят печаль, А печали мне жаль, Жаль мне грусти моей, Жаль подруги моей, Моей черной тоски». Моей… моей… Ах, нет, не то… Теперь так весело, светло, А я как будто на поклонах.

(Поет и пляшет.)

«Посеяла лебеду на беду, А долина калиною поросла; А у меня, красавицы, Змеи-серьги в ушах. Через плечи висят, И шипят, и шипят. Казак верно любил, Казак серьги дарил. Мать в могиле спала, А я знай себе шла. Шла дорогой большой, А за мной, все за мной По четыре, по три Косари, косари Бурьян косят, поют…»

Слепая

Оксано бедная, молися, Молися богу, ты поешь Все песни страшные такие!

Оксана

А ты смеяться, мамо, хочешь? Э, полно, мамо, столько лет Ты хохотала, я смеялась, — Поплакать можно одну ночь.

Слепая

Дитя мое, моя ты дочь! Опомнись, грех тебе, Оксано, Ты насмеялася.

Оксана

Кто? Я? Не насмеялася! Смотри, Смотри, как падают стропила. Гу!., гу!.. гу!.. Ха, ха, ха, ха! Пойдем плясать, его уж нет, Он не разлучит нас с тобою.

(Поет и пляшет.)

«По дороге осока, А в болоте груши, Полюбила казака, Запродала душу. А казак Так и сяк, Не любил, Задушил, В сыру землю зарыл. В темной хате сырой Спать ложилась со мной Ведьма черная. И смеялася, Обнималася. Ела, грызла меня, Подложила огня, И запела, заплясала, И скакала, и кричала: Жар, жар, жар! Через яр На пожар. Все слеталися, Любовалися И смеялися: Хи, хи, хи, тра, ла, ла, ла, Не осталось ни кола. Смоляная черту свечка! Через яр идет овечка. Не ходи, казак, в дуброву, Не ходи, Ивашечко, Торною дорожкою, Не носи гостинчики Змее, черной гадине! Чародейка лютая Сотрет брови черные, Выжжет очи карие».