Кобзарь: Стихотворения и поэмы

И нет уже княгини кроткой, И снова гусли — что ни ночь. Ее единственная дочь Осталась на селе сироткой, Как лист, слетевший с ветки прочь. Полуголодная, босая, Рубашку носит, не снимая, На солнце жарится весь день, Траву сосет, в песок играет, С детьми полощется в воде… Дружок, умойся! Мать родная Глядит, и не узнать уж ей Свое дитя в толпе детей, И думает: тебя не стало… Дружок, умойся, чтоб узнала Единственную дочь свою… И господа б благословляла За добрую судьбу твою. Умылась. Постарались люди, Одели, в Киев, в институт Отправили. А там что будет — Посмотрим. Гусли вновь ревут… Гуляет князь с гостями вместе, В его палатах шум и песни, А в селах голод, люди мрут… И стонет он, стонет по всей Украине. Божья кара, голод. Тысячами гибнут Голодные люди. А скирды гниют. А паны мякину купцам продают Да молятся богу — так голоду рады, — Чтоб хлеба хоть годик еще не рожал, — Тогда и в Париже и всюду, где надо, Наш брат хуторянин себя показал! И бог это знает? Ведь было бы диво — И слышать, и видеть, и не покарать. Да, видно, он слишком долготерпеливый… Проходят годы, люди гибнут: Терзает голод Украину, В селе у князя люди мрут, И скирды у него гниют, А он беспечно пьет, гуляет, Купца-еврея поджидает; Его все нет… Хлеба растут; Крестьяне рады, бога просят… Как вдруг из Киева привозят Княжну. Не солнце ли взошло Над обворованным селом? Черной бровью, карим оком Мать напоминает; Только грустна, невесела… О чем же вздыхает? Или, может быть, такою Она уродилась? Или, может, молодая Сердцем полюбила Кого-нибудь? Нет, не это… Весело гуляла, Как ласточка из гнездышка,  Весь свет озирала Из Киева, пока дома На нищие села Не взглянула; с той минуты Стала невеселой. Сизокрылою голубкой Село облетела; У всех была, всех видела, Все повеселело. Тех словами обласкала, Того напитала. Каждый божий день ходила В село. Помогала Всем и каждому; сироты У нее в покое Толпилися и матерью Своею святою Ее звали, и все село За нее молилось… А меж тем в селе евреи С казной появились. Князь доволен, продает им С мякиною жито, И молотить выгоняет Людей недобитых. Смолотили — чтоб не сглазить — За один часочек, И все дотла провеяли… К той же самой ночи Князь опять гостей сзывает, И пьет, и гуляет С ними в парке: нельзя дома — Дочка засыпает. Гремят, галдят, гудят буяны Срамные песни; верещит Визгливый хохот девки пьяной. «Гуляй! — хозяин им кричит. — Покуда наша дочка спит». А дочка взаперти сидит В своей светелке одинокой И смотрит: над горой высоко Луна багряная горит, Из тучи тихо выплывает, И горы словно оживают; Дубы в долину из лесов Отходят, привидений тише, И голоса сычей и сов Зловеще стонут из-под крыши, Лягушек крик со всех сторон… Смотрите, очи, как светлеет, Как полн огнями небосклон, Как, восходя, луна алеет; Смотрите же, пока вас греет, А звезды отгоняют сон. Голову склонив на руку, У окна сидела И до полночи печально На звезды глядела Княжна моя… Нагляделась, Да и плакать стала… Верно, сердце о невзгоде Тихо прошептало? Все равно уж! Поплакала Малость, усмехнулась, Помолилась и спать легла, И тихо заснула. А в парке в лежку все лежало — Бутылки, гости: где упало, Там и легло. А сам стоял, Стакан до капли допивал, Допил. Идет, не запинаясь, В покои… Гадина дрянная! Куда же лезешь ты? Очнись! Нет, не очнулся, вынимает Ключи, и двери отмыкает, И лезет к дочери… Проснись, Проснись же, чистая, проснись! Убей гадюку — искусает! Убей — и бог не покарает! Как Ченчи, за кинжал возьмись^{216}. Отца зарезав, кардинала, Она небес не испугалась. Нет, не проснулась, крепко спит! А бог хоть видит, да молчит, Грехам великим попускает… Все тихо… Время пролетает, А после крик, а после гвалт И плач слыхали из палат, — Слыхали совы… После снова Все стихло… В этот тихий час Скирды и клуня занялись, Померкли звезды. Хоть бы слово, Хоть голос бы отозвался. Но паны в парке все храпели, Сбежались люди и смотрели, Как дым до неба поднялся… Проснулися утром гости, Видят — горе злое. Покинули они тихо Княжии покои… Так и мы его покинем, Так и бог покинет. Тебя только не покинет Невзгода отныне, Княжна моя, горемыка, Растоптанный цветик! Грехов тяжких искупленье Удел твой на свете, — Грехов отчих. Доля, доля, Лукавая доля! Покинь ее хоть под старость, Хоть на чужом поле, На безлюдье. Не покинешь, Повсюду нагонишь, Не отстанешь до могилы, Сама похоронишь. Никто не видел и не слышал, Куда она делась, — Думали, что на пожаре Бедняга сгорела.

_____

Стоит село невесело, Стены почернели У палат. И князь хворает, Не встает с постели. Никто к нему не заглянет, Не придет на помощь, Без призора старый грешник В проклятых хоромах. Чуть пришли в себя крестьяне, Бога умоляют, Чтобы к ним княжна вернулась, Откуда — не знают. Но святая не вернется… Куда ж она скрылась? В древнем Киеве навеки В черницы постриглась. На свет родиться — жить, любить, Сиять господней красотою, Парить над грешными святою И всякому добро творить. А кончить вот чем: понапрасну Себя в монастыре сгубить… Скитаяся по Украине, Забрел я как-то в Чигирин, В тот монастырь, что за песками, Среди болота, меж кустами В уединении стоит. Вот там-то мне и рассказала Черница старая о том, Как год тому назад пришла В их монастырь из-за Днепра Одна княжна. Заночевала И богу душу отдала. «Она скончалась молодою И хороша была собою, От солнца жаркого смугла; Да вот занемогла — лежала Недолго, лишь недели две, И все до крошки рассказала Сестрице Ксении и мне — И умерла. Где ни ходила! В каких-то праведных местах… А здесь, сердешная, почила… Вон в стороне ее могила… Еще не ставили креста».

[Орская крепость, 1847

Нижний Новгород, 1858, февраль 24]

N. N. («Солнце заходит, горы чернеют...») Перевод И. Воробьевой

Солнце заходит, горы чернеют, Пташечка молкнет, поле немеет, Отдых находят люди под кровом. А я гляжу… и думами снова Мчусь на Украину, в садик вишневый; Мчусь к ней мечтами, в мечтах витаю, И будто сердцем я отдыхаю. Чернеет поле, и лес, и горы, Звезда блеснула в синем просторе. Звездочка! свет мой! — и слезы каплют. Взошла ль уже ты на Украине? Карие очи ищут, нашли ли Звездочку в небе? Или забыли? Если забыли, дай бог, чтоб спали, Про мою долю и не слыхали.

[Орская крепость, 1847]

N. N. («Тогда мне лет тринадцать было...») Перевод А. Твардовского

^{217} Тогда мне лет тринадцать было, За выгоном я пас ягнят. И то ли солнце так светило, А может, просто был я рад Невесть чему. Все походило На рай небесный… Уже давно на полдник звали, А я в бурьяне, в тишине, Молился богу, и едва ли Хоть раз еще на свете мне Так сладко, радостно молилось, Так сердце весело цвело, Казалось, небо, и село, И даже стадо веселилось, И солнце грело — не пекло! Да не долго солнце в небе Ласковое было: Поднялось, побагровело, Рай мой опалило. Осмотрелся, как спросонок: Село почернело, Божье небо голубое И то потемнело. На ягнят я оглянулся — Не мои ягнята! Оглянулся я на хату — Нет у меня хаты! Ничего господь мне не дал!.. Горький и убогий, Я заплакал!.. А девушка Рядом у дороги Посконь дергала, родная. Она услыхала, Увидала, что я плачу, Пришла, приласкала, Слезы вытерла ребенку И поцеловала. И снова солнце засияло, И словно все на свете стало Моим… дуброва, поле, сад!.. И мы шутя, смеясь погнали На водопой чужих ягнят. Пустяк! А вспомню, и сегодня Тоска наполнит грудь мою, — Ведь не пришлось в таком раю Мне жить по милости господней. Пахал бы я родное поле, Не слыл юродивым, своей Не знал бы горемычной доли, Не проклял бога и людей!..

[Орская крепость, 1847]

«He греет солнце на чужбине…» Перевод А. Безыменского

* * *

He греет солнце на чужбине, А дома слишком уж пекло. Мне было очень тяжело И там — на славной Украине: Любви и ласки я не знал, Я сам от многих отдалился, Блуждал тихонечко, молился, Панов-злодеев проклинал. Передо мною проходили Глухие, давние лета: Тогда повесили Христа, Его бы и теперь казнили! Теперь мне счастья нет нигде, А может, счастья и не будет И на Украине нашей, люди, Как на чужбине! Как везде! Но мне хотелось бы другого: Чтоб люди сделать не могли Мне гроб из дерева чужого… Чтобы хоть горсточку земли Ко мне из-за Днепра святого Святые ветры принесли, И это все. Вот так-то, люди, Хотелось бы… Да что гадать… Зачем же бога утруждать, Когда по-нашему не будет!

[Орская крепость, 1847]

Сон. («Горы мои высокие!..») Перевод А. Суркова

^{218} Горы мои высокие! Вы не так высоки, Как прекрасны, голубые В дымке, издалека — С переяславских просторов, С Выблого кургана^{219}, Вы виднеетесь, как тучи, За Днепром туманным. Иду я тихо над рекою, Любуюсь — вот передо мною, Как будто призраки всплывают, Из тучи тихо выступают Обрыв высокий, лес, овраг; И хатки белые мелькают, Как дети в жмурки на лугах В рубашках беленьких играют; А понизу седой казак, Наш Днепр, среди лугов сверкает. А дальше, дальше за Днепром, Часовней малою маяча, На горке церковка казачья Стоит с покривленным крестом. Все стоит и ожидает Запорожца с Луга… Днепр широкий окликает, Жалуется другу. И тускнеют окна храма, Как мертвец упрямо Даль степную озирает Из могильной ямы. Обновленья ждешь в печали? Не дождешься славы! Твои люди ограблены, А панам лукавым Нету дела до великой До казацкой славы!..