Кобзарь
Шрифт:
ведь стары мы и хвораем,
и дитя к тому же.
Хоть подрос Марко немножко,
Но все ж таки надо
заботиться о ребенке».
«Твоя правда, надо;
век, мне данный, слава Богу,
и я прожил, знаю,—
уходился. Ну, так как же,
что возьмешь, родная,
за труды?»
«Да что дадите».
«Э, нет, дочка, что ты!
Это ж плата за работу,
за твою работу.
Говорят: кто не считает,
тот не наживает.
Вот уж разве так, голубка;
ни ты нас не
ни мы тебя. А поживешь,
оглядишься в хате,
да тогда и сговоримся
с тобою о плате.
Так ли, дочка?»
«Ну что ж, ладно!»
«Так входи же в хату».
Сговорились. Молодица
день встречает песней;
словно с паном обвенчалась,
купила поместье.
От рассвета до заката
и в поле, и в хате,
и за скотом ходит Ганна;
а вокруг дитяти
так и вьется; в воскресенье
и в будни ребенку,
словно мать, головку моет,
ему рубашонку
каждый божий день меняет.
Вместе с ним катает
повозочки, а уж в праздник
и с рук не спускает.
Старики мои дивятся,
Богу бьют поклоны...
Наймичка же сна не знает,
по ночам со стоном
свою долю проклинает,
плачет горько, тяжко;
да никто того не знает,
не слышит бедняжки,
кроме Марка маленького.
Да и он не знает,
отчего слезами Ганна
его умывает;
отчего его целует
и молится жарко,
сама не съест и не допьет,
а накормит Марка.
Не знает он. Когда в люльке
порой среди ночи
пробудится, шевельнется,
она сразу вскочит,
крестит его,- баюкает, —
за стеною слышит,
спит спокойно ли ребенок,
как во сне он дышит.
Утром Марко к своей Ганне
ручки простирает —
и наймичку с улыбкою
мамой величает...
Не знает он. Растет себе,
растет, подрастает.
IV
Немало лет уже минуло,
годы немало утекло.
На хутор горе завернуло
и слез немало принесло
Бабусю Настю схоронили
и еле-еле отходили
Трофима-деда. Пронеслось
несчастье злое и уснуло —
на хутор снова благодать
из-за лесов седых вернулась
к Трофиму в хату отдыхать.
Уже Марко чумакует
и осенью не ночует
ни у хаты и не в хате, —
кого-нибудь нужно сватать!
Задумался Трофим старый,
спросить Ганну надо б!
Да к работнице. А Ганна
к королевне б рада
сватов слать: «Марка спросить бы,
ему лучше знать-то».
«Ладно, дочка, Марка спросим,
да и станем сватать».
Расспросили,
столковались,сватов снарядили.
С рушниками к Марку в хату
люди воротились,
с хлебом святым, обмененным.
В жупане богатом
кралечку нашли такую —
хоть гетману сватай,
так не стыдно. Вот какое
выискали диво.
«Спасибо вам! — старик молвит, —
а теперь счастливо
довести нам нужно дело
до конца бы, люди,—
обвенчать их. Да еще вот:
кто ж матерью будет
посаженой? Нет ведь Насти!...»
И заплакал тяжко.
Только наймичка у двери
за косяк, бедняжка,
ухватилась и застыла.
Смолкли в хате люди,
горько наймичка шептала:
«Кто ж матерью будет?..»
V
Время шло. Уж молодицы
каравай месили
на хуторе. Отец старый,
не жалея силы,
с молодицами танцует,
и двор подметает,
да прохожих да проезжих
к себе зазывает,
Варенухой угощает
и на свадьбу просит.
Знай бегает — а самого
еле ноги носят.
Во дворе и в хате хохот
и шум небывалый,
и бочонки выкатили
с громом из подвала.
Прибирают, пекут, варят...
Да только чужие.
Где же Ганна? На святое
богомолье в Киев
пошла она. Молил старый.
Просил Марко слезно
матерью быть посаженой.
«Нет, Марко! Как можно!
Я же наймичка, — неловко
сидеть-величаться
мне на свадьбе... Станут люди
над тобой смеяться.
Пусть Господь вам помогает!
Пойду помолюсь я
святым в Киеве, а там уж
домой ворочуся
в вашу хату, коль примете.
Пока будут силы,
потружусь я...»
С чистым сердцем
крестом осенила
Марка Ганна... Заплакала
и вышла в ворота.
Зашумела свадьба в доме,
и пошла работа
музыкантам и подковкам,
столы поливают
варенухою. А Ганна
бредет, ковыляет.
Пришла в Киев, у мещанки
стала, поселилась,
Нанялась носить ей воду —
денег не хватило,
чтобы отслужить молебен.
Носила, носила,
заработала немного
и в лавре купила
Марку шапочку святую
с Ивана святого,
чтоб голова не болела
у Марка родного.
И колечко от Варвары
невестке достала
и, всем святым поклонившись,
домой возвращалась.
Возвратилась. Катерина
и Марко встречают
за калиткой, ведут в хату
и за стол сажают;
напоили, накормили,
про путь расспросили,
ей в горнице Катерина