Когда гаснут звезды

— Как тебе, наконец, удалось сбежать? — спрашиваю я.

Она медленно, тяжело моргает.

— Я пробыла в хижине долгое время, в основном одна. Он приходил каждые несколько дней, чтобы покормить меня и… — Она проглатывает остаток предложения, не в силах даже подумать о том, что было дальше, не говоря уже о том, чтобы сказать это. Прижимая к себе одеяло, как щит, она говорит: — Я давно его не видела. Я начала думать, что он собирается оставить меня голодать, но потом он вернулся, и это было еще хуже.

— Что было по-другому? — спрашиваю я.

— Он казался чем-то взволнованным. Он метался вокруг, хватая вещи, разговаривая сам с собой, действительно расстроенный. У него в руке был нож, и я была уверена, что все кончено. — Ее голос дрожит и запинается.

— И что случилось потом?

— Он освободил мне руки, и я не знаю. У меня была такая мысль, что у меня не было другого выбора, кроме как сражаться. Что это был мой последний шанс.

— Ты когда-нибудь дралась с ним раньше?

— Не совсем. Он намного больше меня. Нож был прямо там, но я не думала, что смогу попытаться достать его. Вместо этого я просто начала бросать вещи, все, что могла схватить. Он потерял равновесие и ударился о стену, а потом все начало рушиться. Я добралась до двери и пинком распахнула ее, а потом что-то услышала. Он тоже это слышал. Кто-то приближался.

— И тогда ты сбежала?

— Да.

— У тебя есть какие-нибудь идеи, куда он мог пойти? — спрашивает Уилл. — Он когда-нибудь упоминал другие места, желая сбежать?

— Не думаю. Ему нравится здесь, нравится океан. Не думаю, что он уедет очень далеко.

— Океан? — спрашиваю я. — А что именно в океане?

— Все. Он рассказал мне о нырянии за жемчугом в Иране. — Она поднимает свой взгляд, чтобы встретиться с моим. Ее глаза внезапно кажутся очень ясными. Грустными, но ясными. — Он не всегда казался сумасшедшим.

Нет, не всегда, я думаю. А потом мы дали ей отдохнуть.

— 67-

На Хэллоуин, хотя я и не чувствую себя празднично, я стою перед магазином Паттерсона и наблюдаю, как соседские дети играют в «сладости или угощения» вверх и вниз по Лансинг-стрит, ныряя в магазины, двери которых открыты, а огни горят задолго до закрытия. В Ротари-парке есть надувной дом, а перед Центром Мендосы установлен стол, где дети могут сделать глупые татуировки на лице. Но все, о чем я могу думать, когда вижу, как мимо проносятся упыри, ведьмы и супергерои, а родители следуют за ними на почтительном расстоянии, это то, что все — весь город — должны быть дома с плотно закрытыми дверями.

Ванда выходит из-за своего поста в баре, чтобы немного поговорить. Она одета как Пеппи Длинный Чулок, с проволочными вешалками, на которых висят яркие косы из пряжи, перекинутые через ее плечи. В руках у нее большая миска из нержавеющей стали с мини-шоколадными батончиками — «Три мушкетера», «Кранч» и «Особый темный».

— Как дела у Кэмерон? — спрашивает она, наклоняясь, чтобы буднично потрепать Крикет, балансируя чашей на бедре.

— Лучше с каждым днем. Она уехала домой на прошлой неделе.

— Замечательно. — Она слушает вполуха, потирая лицо и уши Крикет, и они вдвоем наслаждаются моментом.

Как раз в этот момент я замечаю Уилла и его детей за углом на Укия-стрит, Бет нигде не видно. Пока я наблюдаю за ними, две девочки-подростка останавливаются перед нами, здороваясь с Крикет, в то время как Ванда бросает целую пригоршню конфет в каждое из их оранжевых пластиковых ведер с фонариками. Они улыбаются, как будто выиграли в лотерею, обе одеты как Красная Шапочка.

Когда они уходят, плащи развеваются за ними, как флаги, я говорю Ванде:

— Если бы это зависело от меня, я бы оставила ее в больнице, пока мы не найдем Калеба. Я думаю, так безопаснее. Легче следить, чем за ее домом.

Ее обычно невозмутимая поза меняется, когда она слушает меня.

— Ты в порядке, Анна? Не хочешь зайти и перекусить? Суп сегодня очень вкусный.

— Спасибо. Думаю, со мной все будет в порядке. Я просто хочу, чтобы эти дети убрались с улиц. Ты знаешь?

Она следит за моими глазами своими. Столько невинности на параде. Так много хрупкой человеческой жизни.

— Я понимаю, к чему ты клонишь, но я также думаю, что это довольно смело — пойти сегодня вечером на угощение. Я имею в виду, не только для детей, но и для родителей. Как будто они говорят: «Ты тоже не можешь это принять».

Крикет прислоняется к моей ноге, как будто она согласна с точкой зрения Ванды, но я этого не делаю.

— Но он мог бы, если бы захотел, Ванда. Он мог бы взять все это на себя.

* * *

Через некоторое время я решаю, что лучшее место для меня — это дом, и выезжаю из города с Крикет на заднем сиденье по черной, как смоль, дрожащей дороге. В моем нынешнем состоянии сознания лес, кажется, искажается за пределами моих фар, одинокие деревья выпрыгивают, как крючковатые черные тени. Я продолжаю думать о том, сколько жертв могло быть у Калеба за эти годы, сколько объектов одержимости. По крайней мере, на десятках фотографий в его комнате все девушки поразительно похожи друг на друга. Те же длинные темные волосы и слегка округлая форма лица. Они также предполагают нечто большее, чем мимолетную физическую связь с Дженни, как будто Калеб искал вариации своей собственной сестры.

Это тревожная мысль, но я не могу не думать об этом, когда въезжаю на свою темную подъездную дорожку и глушу двигатель. Ночь здесь, в лесу, холодная и совершенно тихая. Ни звука совы, ни койотов, ни луны, освещающей мой путь. Крикет бежит впереди меня и поднимается на крыльцо, останавливаясь один раз, чтобы отметить территорию. Я открываю дверь, мои мысли все еще о Дженни и ее связи со всем этим. В случае с серийными насильственными преступниками важно понять, на кого они нацеливаются, и почему. Для Калеба сложная серия триггеров в его прошлом должна включать жестокое убийство его сестры. Но его отношения с Дженни задолго до этого обострились бы из-за других факторов: отказа его матери, пренебрежения отца и алкоголизма. Очевидно, потеря сестры не превращает каждого в убийцу. Что-то уже начало выворачивать Калеба наизнанку, так что смерть Дженни не просто повергла его в горе — она сломала его.

Какой бы ни была специфика его ран — а сейчас я могу рисковать только обоснованными догадками — в какой-то момент они стали слишком острыми и слишком громкими, чтобы он не отреагировал на них. Он начал охотиться на девочек, а не на взрослых женщин. Девушки, похожие на сестру, которую он потерял. Принятие их означает, что он, наконец, имеет некоторый контроль над историей, над тем, как жизнь обманула его. Одна жертва за раз, он может преодолеть беспомощность, которую он чувствовал в детстве, и проявить чувство власти.

Я погружена в водоворот всего этого, совершенно поглощена своими мыслями, когда тянусь к свету. Он порхает дальше, рассеивая тени. И тут у меня перехватывает дыхание. Калеб здесь, в хижине, сидит посреди моего дивана.

Адреналин бьет через меня. Я чувствую его вкус, холодный и кислый, у основания моего языка.

Он одет во все черное, как будто собирается исчезнуть. Его лицо над темным воротником, кажется, парит.

— Не пытайся бежать, — говорит он с жутким спокойствием. Его рука тянется к затылку Крикет. Она так же спокойно стоит рядом с ним. В конце концов, они уже встречались.