Когда мир изменился

Из глазниц их лился такой же огонь, как из того черепа, что венчал собой посох некроманта.

Челюсти, с зубами и беззубые, дружно клацнули, разрывая мёртвую плоть. Весь «амальгамировавший» монстр в один миг покрылся белёсыми, желтоватыми, коричневатыми наростами вгрызшихся в него черепов; пламя из их глаз перекидывалось на тела мертвяков.

Рты раскрылись, разрываемые истошным визгом, головы запрокинулись, тварь отшатнулась от некроманта, слепо ударилась в стену, окутываясь тучей искр. Руки-лапы заполыхали, словно сухие ветви; а выпущенные Фессом на свободу черепа продолжали и продолжали грызть, добираясь до самых костей. Они начинали гореть, но самоубийственную атаку не прерывали.

Шлепнулась на пол одна лапища, затем другая. Почти так же разрушался и приснопамятный монстр на речке, где некромант одолел первого своего неупокоенного в этом мире; но здесь, однако, засела сущность куда более сильная и злобная.

…Она покинула распадающееся вместилище, и наспех брошенные руны её уже не задержали.

Фесс не увидел её, лишь почувствовал. Слепленное из мёртвых тел чудовище повалилось на пол, продолжая гореть; а забившаяся в угол девочка вдруг сдавленно всхлипнула, вскинула связанные руки, словно защищаясь от чего-то незримого, и рухнула набок, задёргалась, словно в падучей.

Горячая волна ярости, смешанной с отчаянием, толкнулась в грудь некроманта. Неважно, откуда здесь этот ребёнок. Важно лишь, что его надо освободить, пока неведомый хозяин этого места не укрепился и не укоренился в ней, не пожрал душу.

Клинки втянулись обратно в древко, и тупой конец глефы ударил девочку в затылок, чётко и рассчитано. И сразу же что-то свирепо навалилось на него самого, сдавило виски, обожгло глаза; в сознание ворвался словно чей-то горячечный бред: горящие города и корчащиеся в пламени двуногие фигурки, тела детей, нанизанные на длинные, словно пики, шипы, торчащие из панциря ползущей по улицам твари; море, расступающееся, дающее дорогу сонму странных существ, смахивавших на многоногих ящериц, оставлявших за собой широкие дорожки разъедающей всё и вся слизи.

Рушились горы, полыхали леса, испарялись моря, и Хаос торжествовал повсюду.

Это длилось исчезающе короткий миг, прежде чем Кэр ответил всем, что только имел, преобразуя силу и мыслью, и жестом, и словом. Неведомая мощь приподняла тело девочки и вновь выронила; тонкий, режущий уши вой раздался под сводами, но деваться твари было некуда, подходящего вместилища не находилось.

И тогда она бросилась в бегство, каждый миг расточаясь и умаляясь.

Некромант замер, тяжело дыша. Связь с изгнанной им сущностью не исчезала, хотя и становилась, как нить, всё тоньше и тоньше. Что-то тянуло её прочь, какое-то убежище, вдалеке, у гор, на северо-востоке.

И там она сгинула, притянутая иной силой, затаившейся, придавленной неимоверной тяжестью старых гранитных толщ.

Монастырь был чист.

В тишине запели птицы за выбитыми окнами. Черепа рассыпались прахом, и Фессу казалось — он слышит негромкие бестелесные голоса, исполненные благодарности и покоя.

Девочка застонала и попыталась встать. Блистающая нить, стягивавшая запястья, куда-то исчезла.

— Всё?.. — прошептала она. — Ой, ой, ой…

«Да, всё», — хотел сказать ей некромант. Но — пальцы на босых ступнях девочки вдруг посерели, почернели и рассыпались прахом. И вся она стала вдруг высыхать, сереть, проваливались щёки, обнажались кости челюстей, сползли, распавшись, волосы.

Она не успела даже закричать.

Сущности, что поддерживала в ней видимость жизни, больше не было.

Фесс молча постоял над кучкой невесомого праха.

Тебя, скорее всего, украли давным-давно и держали как раз на такой вот случай, бедняжка…

Среди праха мелькнула потемневшая тонкая цепочка. Серебро. Может, именно оно и сослужило злую службу своей хозяйке, не дав ей уйти совсем и сразу, противостояло чарам, но не смогло их одолеть.

…Некромант похоронил цепочку и прах в одной из открытых могил. И, когда уходил, когда уже перебирался через стену, ему показалось, что краем глаза он видит несколько десятков монашеских фигур в длинных рясах, руки вскинуты в благодарственном прощании, а среди них подпрыгивает и машет девчушка в длинном платье.

***

— Это было хорошо и правильно, — задумчиво сказала драконица, выслушав его рассказ.

Досточтимый господин барон поупирался для виду — мол, откуда я знаю, что монастырь действительно чист? — но потом взглянул на Аэсоннэ и отчего-то подавился собственными словами. После чего без малейшего промедления выложил плотно набитый кожаный мешочек с чеканной монетой.

Некромант никуда не торопился. И даже не взял сперва денег, отправившись в монастырь той же ночью с несколькими добровольцами, что посмелее. Таковые, как ни странно, нашлись — те, у кого были счёты с неупокоенными.

Зарю они встретили невыспавшимися, но живыми и даже изрядно соскучившимися. Потому что ночь была как ночь, ничего не случилось, и на следующий день в обитель пожаловал уже сам господин барон с подоспевшими священнослужителями.

Вся эта суета заняла немало времени, и некроманту с драконицей просто некогда было поговорить (чему, признавался себе Фесс, он был даже рад — не очень-то хотелось «объясняться»).

Но теперь всё стихло, успокоилось, и они сидели рядом в гостевом покое баронского замка; и рука Аэ лежала у него на плече.

Прямо на некроманта незрячими стеклянными глазами уставилась голова какого-то чудища, похожего на вепря, только закованного в змеиную чешую и с парой щупалец (или хоботов?) вместо пятака.

— Не думай о ней. Там всё хорошо. Она среди тех, кто о ней позаботится.

Кэр невесело улыбнулся. Рука Аэ тревожила. Ей не следовало там находиться, этой ладони.

— Ты думаешь? А что вообще случается здесь с душами, куда они направляются? Кто этот их Господь, навроде Спасителя?

Драконица покачала головой.

— Нет у них душ. Никаких.

— Ты так уверена?

— Уверена.

— Откуда? Где доказательства?

— Ещё не добыла, — поморщилась Аэсоннэ. — Но добуду точно, обещаю тебе. А Господь… я туда пока даже не смотрела. Хаос — вот кто поистине тут у порога.

— Хаос… — проворчал некромант, довольный, однако, переменой темы. — Как-то уж слишком близко он подобрался на сей раз.

— Так я и говорила, — пожала плечами Аэсоннэ. — Это не мир — это могильная яма с костями. Чем скорее ты упокоишь…

— Я и так упокоил. Сперва тот погост для гномов, теперь монастырь. И такие разные случаи!..

— Ты не понял, — пальцы её сжали ему плечо. — Я не зря торчала там, под стенами, пока ты геройствовал и упокаивал. Смотрела и слушала, слушала и смотрела. Упокоить надлежит не только и не столько поднявшиеся погосты, а весь этот мир.

— Упокоить?

Она вздохнула.

— Да. Именно упокоить. Не «спасти», не «возродить», не «защитить», а именно упокоить. Чтобы всё вот это, и все, кто кажутся тебе живыми, вернулись бы в покой. В изначальное.