Когда мое сердце станет одним из Тысячи

В голове у меня гудит. Я чувствую себя так же, как после первых двух глотков вина, прежде чем голову затуманило. Легкость и приятное тепло.

Я сделала это, думаю я. Я дала ему это почувствовать.

Он протягивает к моему лицу руку, проводит пальцами по скулам. Убирает прядь мокрых волос за ухо.

— Ты как себя чувствуешь? Ты… ну в смысле… — Его глаза быстро моргают, изучая мое лицо. — Ты хочешь, я что-то сделаю?

— Что, например.

Он касается меня через брюки — легким, мягким прикосновением.

Мое сердцебиение учащается.

Сейчас было бы очень просто остановиться. Отступить, передумать, нащупать свой центр контроля. Но я не хочу останавливаться.

Я медленно снимаю джинсы и белье.

Сначала он нежен, почти что сдержан. Я держу себя ровно, едва ли дышу, пока он изучает меня… затем постепенно я расслабляюсь. Под его прикосновениями я начинаю изгибаться, словно кошка, мое тело движется само по себе.

Ощущения странные. Новые. Но не плохие. Я чувствую давление, немного жжение. Я извиваюсь.

— Элви? — говорит он низким и тревожным голосом. — Ты в по…

— Не останавливайся.

Он продолжает.

В какой-то момент я осознаю, что вспоминаю ту передачу о дикой природе, которая навела меня на мысль предложить ему это, — с белыми медведями, спаривающимися в снегу, — как деловито и бесцеремонно это было и как в то же время привлекло меня, потому что казалось очень простым. Сейчас все иначе. Я должна была предугадать, что будет по-другому. Он, затаив дыхание, сосредоточенно смотрит на меня своими расширенными глазами, словно я единственная во всем мире — и я чувствую себя значимой. Каждое движение, каждых вздох имеют значение. Мы оба так уязвимы, так открыты друг другу, и наконец я не чувствую желания отвести глаза.

Стэнли, я думаю. Стэнли, Стэнли…

Потом все погружается в туман.

Когда я возвращаюсь в себя, я лежу рядом с ним, в его объятиях. Я чувствую невесомость, словно парю над собственным телом и смотрю вниз на нас обоих в кровати.

Он обнимает меня крепче.

— Ты в порядке?

— Да.

Моя кожа влажна от пота, голова кружится, слишком много для восприятия, слишком много всего, и на мгновение мне хочется взять свой кубик Рубика, почувствовать в руках его прохладный успокаивающий пластик, однозначность и простоту цветных рядов, выстраивающихся с щелканьем. Вместо этого я фокусируюсь на нежных сжимающих объятиях Стэнли, на тепле его кожи.

На данный момент этого достаточно.

Он гладит меня по бедру. Я сворачиваюсь рядом с ним, кладу голову ему на плечо.

— Я люблю тебя, — шепотом произносит он мне на ухо.

Я открываю рот. Сначала слова не хотят выходить. Даже сейчас горло сжимается, тело сопротивляется под грубой силой привычки. Затем что-то внутри расслабляется.

— Я тоже тебя люблю, Стэнли.

Он держит меня в объятиях крепко, в его руках я словно в укрытии, в норе, и он зарывается лицом в мои волосы.

Я слышу низкий, специфический звук, похожий на воркование голубки, он такой тихий, что почти неразличим, и я понимаю, что он исходит из моего собственного горла. Такой звук кролики издают, когда счастливы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

— Ты уверена? — спрашивает Стэнли.

Я осматриваю квартиру. Кроме рядов картонных коробок с ярлыками «КНИГИ», «DVD» и «РАЗНЫЕ ВЕЩИ», в ней пока ничего нет.

— Я уверена. В любом случае уже несколько поздно обдумывать наше решение.

Остальную мебель грузчики перевезут завтра. Сейчас же все, что у нас есть, — это кровать и телевизор. И клетка Матильды, стоящая на полу. Хомячиха грызет свой корм, совсем, кажется, не обращая внимания на смену обстановки.

Я сижу на краю кровати и кручу в руках кубик Рубика.

Стэнли подходит, опираясь на трость, и садится рядом.

— Я знаю, что перемены для тебя — большое дело, — говорит он. — И знаю, что тебе нравился мой дом.

— Отсюда ближе до Эльмбрука и до твоего колледжа. Так проще.

Рядом с клеткой Матильды несколько коробок с надписью «ВЕЩИ МАМЫ».

— Что ты собираешься с ними делать, — спрашиваю я.

— Скорее всего, отдам на благотворительность.

Я киваю и смотрю на него краем глаза.

— Что ты чувствуешь?

Он улыбается одним уголком губ.

— Я в ужасе. Но в хорошем смысле, — он оглядывает квартиру.

Ему назначили новое лечение и делают уколы, повышающие уровень коллагена в костях, теперь голубизна его белков уже не так заметна. Но я все равно различаю легкий оттенок, словно холодный голубоватый блеск белого жемчуга.

— Да.

Свет льется из живописного окна в гостиную, освещая белые стены. Все здесь кажется очень ярким. Потребуется время, чтобы привыкнуть.

— Вся кухонная утварь в коробках, — говорит он. — Давай сходим поесть куда-нибудь? Кажется, тут рядом есть кафе с блинчиками.

Я киваю, натягиваю толстовку, и мы выходим из квартиры. По пути проезжаем парк, в нем маленький пруд и лавочка.

— Погоди, — прошу я.

Он паркует машину, мы выходим и садимся на лавочку друг рядом с другом. По воде плывет пара гусей. В траве копошится крольчиха. Она останавливается и поднимает голову, ее уши настороженно подергиваются.

Мы просто сидим. Под ногами размякшая от талого снега коричневая после зимы трава. Я замечаю несколько нежных зеленых ростков, пробивающихся к солнцу, и вдыхаю крутой, холодный воздух. В нем можно различить новый, напоминающий о скором тепле запах.

— Забавно, — говорит он. — Я размышлял над той фразой из «Обитателей холмов»: «Мое сердце стало одним из Тысячи». Я знаю, что она о скорби, но для меня она всегда отчасти звучала как-то… обнадеживающе. Словно речь о том, чтобы стать чем-то большим, чем ты сам. О соединении с другими людьми или миром.

Над нашими головами растянулся небосвод, синий и ясный, и я чувствую ощущение приподнятости, ощущение раскрытия. Мое сердце стало одним из Тысячи, думаю я, примеряя новое значение. Оно кажется точным.

Я вспоминаю, как первый раз увидела Стэнли, сидящим на скамейке, точно такой же, как эта. Помню, как расстроилась, что какой-то незнакомец занял мою территорию и нарушил мою аккуратно спланированную последовательность действий. Я хотела встать, уйти и никогда не возвращаться. И едва этого не сделала, но что-то меня остановило. Чем же было это «что-то»?