Когда настанет время возмездия

Да и не получилось бы. Он поймал меня на обмане, и это уже никак не изменить. Давящее, буквально разрывающее на части чувство в груди, подсказывает мне, что это начало чего-то очень плохого.

Когда Алек направляется вверх, больше ничего не добавляя, я на все сто убеждаюсь, что вот теперь мы точно ссоримся.

Впервые мы не разговариваем до следующего дня. Алек никуда не уходит, мы даже ложимся спать вместе, но вот просыпаюсь я уже одна. Настроения выбираться из кровати нет, и я довольно долго просто валяюсь, глядя в окно и обдумывая произошедшее. Вернее то, что по сути, вообще ничего не произошло. Алек не пытался выяснить правду, он вёл себя так, словно его это никак не касается, за исключением того, что имеется факт лжи с моей стороны, который он очень многозначительно выделил. Это угнетало со вчерашнего вечера, особенно ночью, когда понимала, что мы оба не спим, находимся в одной постели, а между нами точно возросла непробиваемая стена. Я по-прежнему не хочу вставать и выходить из комнаты, но лишь потому, что до сих пор не решила, что говорить. А сказать что-то так и так придётся. Мне не нравится это ощущение пропасти между нами, сразу накатывает чувство, будто чего-то не хватает, будто вокруг меня сплошная пустота.

Однако переживать, оказывается, стоило о другом: о невозможности объясниться.

Я так нервничаю, что искусываю до боли губу, проговаривая про себя одно и то же «это не то, о чём ты думаешь, Алек», пока умываюсь, одеваюсь и спускаюсь. Но стоит зайти в кухню и увидеть читающего чёрный блокнот Алека, как моя голова мигом остаётся без мыслей. Он поднимает на меня короткий взгляд, совершенно пустой и равнодушный, как если бы просто обратил внимание на следующего человека в очереди.

И это первый удар по моему сердцу. Я чувствую нарастающее давление в лёгких, пока приближаюсь к столу.

Моё «привет» звучит слишком глухо и неразборчиво, а Алек даже и на то не расщедрится: кивок головой, короткий и бьющий второй раз в сердце. Мои губы приоткрываются, я настолько растеряна, что забываю даже дышать и моргать, в упор глядя на Алека. Видимо, мой взгляд как-то ощущается, потому что он снова отрывается от чтения и смотрит на меня исподлобья, словно спрашивая: «я могу чем-то помочь?». При этом он не выглядит сердитым или расстроенным, Алек выглядит абсолютно обычным, но это совсем не плюс для меня.

— Я оставил тебе завтрак, — говорит он, снова с этой раздражающе будничной интонацией. — Пообедай, пока ещё есть время, — и уже возвращая взгляд к исписанным страницам, добавляет: — В кофемашине свежие зёрна.

И сам отпивает из чашки, сразу всецело погружаясь в чтение. Я же так и стою, не понимая, как реагировать на его холодное спокойствие. Бьёт ли по мне такое равнодушие? О, ещё как! Лучше бы он не меня накричал, чем демонстрировал безразличие. Ведь таким образом получается, что его отношение ко мне в корне меняется, будто я вообще ничего не вызываю в нём. К тому же, второй раз мой долгий, проницательный взгляд остаётся проигнорированным: мол, не хочешь — не садись, я приглашать повторно не буду.

За стол сажусь уже чисто из принципа. Не дождётся, я никуда не уйду. Отламываю кусочек круассан и решаю тоже делать вид, будто ничего не произошло.

— Когда следующее собрание? — спрашиваю я, и поражаюсь, получая ответ.

— Два часа назад.

Кусочек застревает в горле, я встаю, закашливаясь, и спешу включить кофемашину, чтобы не завтракать в сухомятку. Когда с усилием всё же проглатываю его, поворачиваюсь к Алеку и в упор гляжу на него во все глаза, словно это он меня проклял и пожелал подавиться, а теперь хоть немного раскаивается.

Но нет.

Он так и не смотрит на меня.

— Попей водички, — говорит он на манеру вежливого тона и перелистывает страницу.

Я хочу огрызнуться, сказав, что и без его подсказок разберусь, и не сразу понимаю, что именно этого он добивается: заставить меня беситься. А я бешусь, его спокойствие действует на меня обратным образом. Теперь мне хочется вывести его на эмоции. Хоть какие-то.

Если бы конечно сейчас они у него были.

Это — Алек, и если он решил для себя придерживаться такого поведения, противоположного от него не добиться, даже если скакать и прыгать, доставать его и нервировать: он приспокойненько продолжит перелистывать страницу за страницей, не обращая на всё это представление никакого внимания. Я ощущаю себя пустым местом, совсем незначимой, и поражаюсь, понимая, как, оказывается, много для меня значила его сверхзабота.

Я думаю слишком долго, уходя в мысли о спасении положения с головой, что не сразу замечаю налитую машиной кружку. Обхватывая её пальцами обеих рук, медленно иду к столу, продолжая гадать, как вывести Алека на разговор, но когда сажусь на место, так ничего умного и не приходит. В каждом положительном варианте присутствует одна главная деталь — я говорю ему правду. Немного жалостливого вида и объяснения, что удалила всё автоматом, совсем не подумав, возможно, приблизило бы мою амнистию, но тогда я рискую потерять другое. Поймёт ли меня Алек?

Стоит всего лишь начать говорить и узнать.

Но…

Моя настоящая мать. Могу ли я так рисковать её жизнью?

Я принимаю опрометчивое решение.

— Алек… — пытаюсь начать говорить, зажмуриваясь, чтобы побороть сомнения и тревогу, но не успеваю толком ничего сказать.

Он меня перебивает, намеренно показывая, что ему это неинтересно.

— У тебя не так много времени на завтрак, София уже нас ждёт.

Мои глаза распахиваются, губы резко смыкаются, а из лёгких вырывается воздух. Моргаю и пытаюсь переварить одновременно два потрясения: Алек меня специально шокировал и мы едем домой. Не сразу, но устаканиваю путаницу в мыслях, и тут же пробую всё прояснить.

— Вот так просто? — упорно смотрю на Алека, буквально вкладывая во взгляд всю возможную настойчивость, чтобы он обратил внимание, но ничего не работает. Хотя и вижу, что ему тоже приходится прилагать усилия, чтобы не отрывать взгляд от страниц — это самый настоящий бойкот. — А разве я не должна знать, что от меня требуется?

Медленно, но он наконец поднимает на меня свои карие глаза, и я тут же понимаю, почему он так долго избегал этого делать. Они никогда ничего не скрывают, Алек может превосходно играть, держаться выбранной стратегии, но истинный гнев всегда промелькивает в его радужках маленькими золотинками.

— Зачем, если мы оба знаем, что всё пойдёт по другому плану? Предлагаю, обсудить тебе все детали с Елаем, сэкономим моё и твоё время, — Алек с хлопком закрывает блокнот, а я вздрагиваю, как от пушечного выстрела, и наблюдаю, как он встаёт, а на его лице расползается обманчиво приторная улыбка. Он указывает на тарелку краешком блокнота. — Советую начать с круасанов с сыром, пока они ещё тёплые.

***

Это крах.

Когда Алек ушёл, оставив меня в зависшем недоумении одну, я долго не могла даже начать думать, чтобы выйти из оцепенения. Все мысли были лишь о том, что разрушенное не всегда восстанавливается. А именно это я и сделала — разрушила единственное, что было в моей жизни настоящим. И как я думала, неизменное. Не то чтобы я предполагала на самом деле, что это всё — конец между мной и Алеком. Он не тот человек, который будет притворяться и пытаться протянуть до какого-то определённого момента, чтобы потом сдаться и сказать, что сделал всё возможное, чтобы простить. Алек поставит точку, как только начнёт в чём-то сомневаться. Но при этом я знала и то, что Алек не тот человек, который отпускает ситуации не решёнными, а значит, он уже знает, чего хочет добиться. Жаль, об этом не знаю я.

Мне сложно справляться с эмоциями, сложно выносить образовавшуюся пустоту и сложно высидеть на месте, когда тело так и подмывает к любым действиям, лишь бы не бездействовать. К завтраку я так и не притрагиваюсь, допиваю кофе и бессмысленно брожу по первому этажу, пока Алек чем-то занимается на втором. Скорее всего, он продолжает изучать записи Виктора: времени остаётся всё меньше, а Алек наверняка жаждет понять этого человека лучше, чем понимает себя, чтобы знать, как с ним справиться. Через час я наконец начинаю слышать признаки его присутствия в доме. Сначала едва слышно, а потом понимаю, что он во всю собирается к переезду. Вещей немного, но Алек явно предпочтёт растянуть время, поэтому поднимаюсь на второй этаж лишь из принципа лишить его такой возможности.