Когда наступает рассвет

К месту работы Домна подошла, тая тревогу: сегодня впервые она опоздала. Важно было, чтобы строгий хозяин не увидел ее сейчас, а там как-нибудь уладится.

От ближней ямы, где месили глину, показался с ведрами в руках дурачок Терень. Видно, за водой послали. Домна подождала его и, когда тот подошел, ласково спросила:

— Дядя Терентий, не знаешь, где хозяин?

— Там, в сушилке торчит, — мотнув лохматой головой в сторону длинного дощатого сарая, отозвался Терень.

Ему уже лет за срок. Был он с жиденькой бороденкой и с усами пепельного цвета. В серых задумчивых глазах его постоянно трепетал страх. Обветшалый, заношенный сюртук Терентия, очевидно, был из жалости подарен ему каким-то сердобольным чиновником И весь он жалкий, пришибленный жизнью, грязный, с космами седых свалявшихся волос. А было время, этот человек имел семью, хозяйство, трудился. Да глядя на других соседей, вздумал поручиться за плута подрядчика, а тот бессовестно надул их всех, и увели у Терентия последнюю скотину со двора, разорили мужика. Терентий вздумал судиться с подрядчиком, но прогорел окончательно, израсходовал последние гроши, ничего не добился и тронулся умом. Теперь он и сам не помнит, который год бродит бездомным бродягой и где его семья. В этих местах его знает каждый. Временами он как будто приходит в себя и рассуждает толково и работает, как все, а потом вдруг найдет на него и начнет блажить, бросает все и уходит куда глаза глядят.

Здесь его держали на побегушках. Кому что понадобится, тот и кричал ему:

— Эй, Теря — глухая тетеря, сбегай за лопатой!

— Терень, наколи дров!

— Тереха, дружище, воды принеси!

И Терентий бежит за водой, колет дрова, послушно выполняет все, что ни велят. Иногда хозяин оставляет его за сторожа, подкармливает его и даже разрешает ночевать в углу сарайчика, под навесом.

Домна жалела этого несчастного и теперь искренне предложила ему:

— Дядя Терентий, давай я принесу воды!

Но Терень недоверчиво отстранился:

— Сам принесу.

— Отдохни тут, посиди. Давай ведра!

— Не дам! Ишь нашла дурака! — Терентий еще крепче ухватился за ведра, отошел к яме и стал черпать оттуда дождевую воду.

— Чего ты испугался? Боишься, ведра стащу?

— А то нет! Ведра-то хозяйские!

— Я вместе с вами работаю. Неужели не помнишь меня?

— Леший вас разберет! Все вы на одну мерку, — отвернувшись, ворчал Терентий. Он явно был не в духе.

Домна, чтобы расположить его к себе, предложила:

— Хочешь, угощу вкусным?

Терентий посмотрел недоверчиво:

— Чем угостишь?

— В узелке у меня печеная картошка. Хочешь?

— Покажи.

— Смотри… — Домна проворно развязала узелок и выбрала самую крупную картофелину — Бери!

— Давай две! — жадно блеснул глазами убогий.

Девушка протянула ему пару картошек, и Терентий отдал ей ведра.

— Бери, таскай воду. Только хозяину не говори, ведра-то хозяйские… А я червячка подзаморю. Одну картошку сам съем, а другую детишкам припрячу.

— А где твои дети? — спросила Домна.

Терентий неопределенно махнул рукой:

— Там… Далеко… — Он грязным рукавом вытер погрустневшие глаза и начал чистить картошку.

Домна наполнила ведра и сторонкой направилась к яме, где ее подруги месили глину.

На дне ямы, в жидком месиве рыжей глины, топтались две голоногие девушки.

— Вот вам и вода! — сказала Домна.

— Где же ты пропадала? — удивились те.

— Хозяин спрашивал про меня?

— Несколько раз.

— Я ногу подвернула, — сказала Домна, спускаясь в яму.

Она подобрала подол юбчонки и, приступая к работе, рассказала своим подружкам Дуне и Клаве, что с ней приключилось. Девчата ахали.

Обе они, сокрушаясь, советовали:

— Пойди и расскажи все, как было, авось не станет сердиться.

— Может, он сам заглянет сюда, — возразила Домна. Ей не хотелось встретиться с хозяином. Она старалась оттянуть неприятную минуту.

— Прятаться — для тебя же хуже! — убеждала ее Дуня. — Потом скажет: не было тебя на работе, не видел. Разве не знаешь его? При расчете за грош торгуется.

— Известно, жила! — поддержала ее Клава, счищая щепкой налипшую на ноги глину. — Два года я у него батрачила. Бывало, скажет: «Сегодня ко мне зайдет читовский мужик. Он любитель пить чай. Мы посидим с ним, поговорим о наших делах, а затем я крикну тебе на кухню: «Клавдя! Пить хочется, по ставь-ка нам самоварчик!» Ты, конечно, пообещай, налей даже воды, самоварной трубой постучи погромче, а огонь не опускай. Через какое-то время я опять крикну: «Клавдя, бесова дочь! Что это у тебя так долго самовар не кипит? Человек вон домой собирается идти». А ты отвечай: «Ах ты беда какая! Про самовар-то я и забыла! Потух ведь он, окаянный!» И снова, говорит, начинай стучать трубой, а огня не опускай, ни-ни! Буду ругать тебя для виду, а ты все равно отговаривайся да брякай трубой. Надоест мужику и уйдет… Вот он какой, знаю я его! Лучше пойди к нему, Домна, да расскажи все, как есть… — И Клава снова принялась усердно месить глину.

— Волков бояться — в лес не ходить! — махнув рукой, сказала Домна. — Не хочу дрожать перед ним.

— Вон ты какая! — с восхищением заметила Дуня. — Смелая! А мы с Клавой слова сказать при нем не смеем.

— Авось не проглотит, чего его бояться! — успокаивала подружек Домна. — Трусить будешь — сядут такие тебе на шею. Знаю я их! В Устюге один толстозобый даже вздумал на меня кричать. Так я брякнула ему в глаза такое — теперь еще, поди, в себя не придет. Ну ладно, девчата, схожу разыщу его, скажу, почему опоздала… За меня вы не бойтесь, — Домна поправила сбившийся платок и, выбравшись из ямы, счистила налипшую на ноги глину и зашагала к дощатому сарайчику.

2

Но все случилось иначе. Не успела Домна приблизиться к сарайчику, как послышался бойкий перезвон колокольчика и из-за поворота дороги от города показалась запряженная в пролетку рыжая лошадь.

Услышав колокольчик, из сарая выглянул и сам хозяин. Заслонив широкой мясистой ладонью глаза, он вглядывался в приближавшуюся пролетку, в которой сидели двое мужчин. Один из них был племянник Гыч Опоня — сын лесного доверенного Космортова, а второй — уездный агроном Степан Осипович Латкин. Отец Латкина — известный в городе и округе прасол, член городской думы. Узнав молодых людей, Гыч Опонь широко заулыбался.

— Добрый день, дядя Афанасий! — по-русски поприветствовал Гыч Опоня племянник, когда пролетка остановилась у сушильного сарая. Он легко соскочил на землю, поддерживая соломенную шляпу.

Вслед за ним с пролетки сошел и его приятель Латкин.

— Здравствуй, Афанасий Петрович!

— Милости просим, дорогие гости! — поклонился хозяин, приподняв над головой картуз с лаковым козырьком. Был он крепкого сложения, с мясистым лицом и с красными, как у карася, круглыми глазами. За это и прозвали его односельчане Гыч Опонем — Афонькой Карасем.

— Хе-хе, а вы все вместе, два приятеля! — потирая руки, заметил он добродушно.

— Мы с Михаилом Кондратьевичем старые друзья! — сказал Латкин. — Еще по Петербургу. Студентами сблизились. Я теперь простой агроном, а он помощник дворцового архитектора. Фигура!

— Ну зачем это, Степа! Мы с тобой друзья, а все остальное не имеет значения, — окидывая взглядом владения дяди, сказал Космортов. Высокий, сухопарый, с черными, словно нарисованными, усиками и с ниспадающими на плечи черными, слегка вьющимися волосами, в тщательно выутюженных брюках и белоснежной рубашке, он значительно отличался от своего друга.