Когда наступит тьма

Пьетро как раз подходил к столику с двумя меню.

– Ну-с, поглядим, что у нас тут есть, – сказал Сантига, хватая одно из них.

* * *

Не в силах больше слушать душераздирающий вой, который продолжался уже несколько часов, Маури открыл окно во дворик в надежде покончить с этим раз и навсегда, поскольку писать в таких условиях было невозможно. Какая-то из двух собак, то ли Плакса, то ли Вакса, подняла голову и зарычала, как будто углядев в его движениях угрозу. Маури с безопасной высоты второго этажа тоже оскалил зубы. Тогда Плакса, хотя, возможно, что и Вакса, залаяла так отчаянно, что можно было подумать, будто ей нанесли поистине чудовищную обиду. Но как только Маури швырнул ей кусок отравленного мяса, паскудная тварь смолкла, а ее подруга все еще выла в квартире. То ли Плакса, то ли Вакса тщательно прожевала все подряд, и мясо, и отраву, и проглотила. Тем временем Вакса, или, возможно, Плакса, выскочила из дома в ярости, услышав, как другая сука что-то жует, и тогда Маури швырнул и ей кусок мяса. Обе псины поглядели вверх, принюхиваясь и растерянно поскуливая. Может, им мало отравы? Дубины стоеросовые, под стать хозяину, который вчерашним вечером, заглянув в бар, позволил налить смертельную отраву в стопку виски, которую он каждый божий день выпивал перед тем, как отправиться домой… До чего же приятно иметь дело с маниакально педантичными, предсказуемыми людьми.

– Сын, ты чем занят?

Маури обернулся и скривился. Потом закрыл окно.

– Опять ты их дразнил?

– Незачем их дразнить, они и так лают без умолку.

– Я пошла в бар помочь Розе, она сегодня уже долго работает одна.

– Сегодня вечером на меня не рассчитывай.

– Беда с тобой; куда ты опять собрался?

– На презентацию: это книга, в которой…

– Все книги, книги, книги!.. Прав был твой отец!

Маури прислушался. Собаки не лаяли. Быть может, они уже отлетели в мир грез, чтобы составить компанию своему занудному и придирчивому хозяину. Он заперся в кабинете, до потолка забитом книгами, чтобы дальше работать над повестью, но в сладкозвучной тишине смерти не сумел написать ни строчки.

* * *

Олегер Сантига поднялся по лестнице к себе домой, негромко посвистывая. Он был доволен и потому чувствовал себя лучше, сильнее и, несмотря на худобу, неуязвимее, привлекательнее, прекраснее во всех отношениях. Однако не успел он добраться до лестничной клетки, где располагалась его квартира, как свист разом умолк.

– Какого хрена? – произнес он вслух, хотя был твердо убежден, что монолог, произносимый героем наедине с собой, – самое что ни на есть фальшивое и графоманское явление, которое только способна вытерпеть бумага.

В ярости он вытащил ключи из кармана. Чтобы добраться до дверей, ему пришлось перескочить через почти полуметровую стену книг, которая ограждала их как своего рода защитное сооружение. Он успел удостовериться, что состояла она из словарей, полного собрания сочинений Ксанидиса, четырех романов Миллера, нескольких книг Педроло…

– Мама! – заорал он, переступая через порог. – Ты что, свихнулась?

Как и следовало ожидать, никто не вышел ему навстречу, и он направился в спальню, где его мать лежала пластом уже три года, и это были три крестных пути – «для меня, ей-то что, ей лежи себе да командуй».

– Чьих это рук дело?

– Что именно?

– Кто выбросил книги?

– А! Катерина.

– Зачем? – взвыл Олегер.

– Затем, что я ей так велела. Я сказала: Катерина, убери все книги из столовой. Все до единой.

– До единой?

– До единой, Катерина. Поняла?

– Сейчас мне некогда.

– Десять евро.

– По рукам. Куда их вынести?

– Куда угодно, только в квартире чтобы и духу их не было. На лестничную клетку. – Она поглядела на сына. – Куда она их вынесла?

– На лестничную клетку; теперь ни войти, ни выйти.

– Отлично.

– Ты с ума сошла.

– В столовой не продохнуть от такого количества книг.

– Мама, но ты же никогда не выходишь в столовую! Ты что, забыла, что не можешь ходить?

– Если бы там все стены не были заставлены книгами, я бы, может быть, и попыталась туда выйти.

– Вот-вот. К вящей славе Божией. Если бы в столовой не было книг, Господь наш даровал бы исцеление калекам.

– Не издевайся.

– Какого хрена. Ты думаешь, мы во дворце живем? Куда я их дену?

– Сожги в камине, подари кому-нибудь. Все равно ты их не читаешь! И не выражайся.

Олегер Сантига вышел из комнаты матери и полчаса расставлял книги по местам. Мать брюзгливо сожалела о десяти евро, ни за что пропавших. Когда он принес ей ужин, она все еще ворчала и ничего не ответила, когда он что-то сказал ей про Катерину и ту женщину, которая придет ее заменить.

Олегер Сантига закрылся в своем малюсеньком кабинете, то есть в чулане, переоборудованном в кабинет, в котором был стул, стол, полное отсутствие куда-либо выходящего окна, целая куча коробок со старыми туфлями, которые мать отказывалась выкинуть, и стремянка, одолжить которую соседи приходили так часто, что как-то вечером, когда нервы у него были основательно расстроены, он поклялся когда-нибудь сбросить ее с балкона с геранями. С балкончика с геранями. Он взял мобильный телефон и набрал номер. Разговор был коротким, сухим и конкретным: одна-единственная инструкция, не оставляющая места для нерешительности. Встречаемся через час у «Педреры».

– Но что именно вы хотите мне сообщить?

– Чрезвычайно интересную для вас информацию. Я подчиненный вашего мужа.

– Молодой человек, мне некогда играть в такие игры.

– Мне тоже. Я располагаю сведениями о том, что вам следовало бы знать.

Молчание на другом конце трубки.

– В каком смысле?

– Я поделюсь этими сведениями с вами, а вы решите, что делать дальше.

Через час Виржиния стояла возле «Педреры» в толпе туристов, которые щелкали фотоаппаратами или пялились на здание с раскрытым ртом. Она была единственным человеком, кому было наплевать на Гауди, – она смотрела на других людей и заглядывала в глаза всем мужчинам. Через десять минут она посмотрела на часы и сердито поморщилась. На что тощий как жердь человек, все это время стоявший рядом с ней, фотографируя балконы, сказал ей: «Не будьте так нетерпеливы, сеньора Бауса. Сейчас я вами займусь».

Он сделал еще три или четыре фотографии и прокомментировал: «Вот эта хорошо получилась, глядите».

Он повернул к ней экран телефона. Виржиния нетерпеливо фыркнула – она была унижена и напугана, но любопытство брало верх.

– Что вы хотели мне сказать?

Тощий протянул ей бумажку. Она ее развернула. На ней было имя и адрес.

– Кто это?

– Любовница вашего мужа.

– Нет у моего мужа никакой любовницы, – отрезала она, раздирая бумагу на мелкие кусочки и усеивая ими тротуар. Тщедушный человек и ухом не повел. Он только заметил: «Гражданочка, чистота города – дело каждого…» Он присел на корточки и собрал все клочки. Потом неожиданно схватил ее за запястье, разжал ей ладонь и переложил туда обрывки. И исчез в густой толпе японцев, которые перемещались, задрав головы, рискуя споткнуться и упасть.

* * *

Полицейский инспектор глядел через окошко вниз во дворик, как будто намереваясь без надобности швырнуть туда кусок-другой отравленного мяса. Он повернулся к женщине и сказал, это слишком большое совпадение, чтобы одновременно умер и хозяин, и обе его собаки.

– Может быть, отравились чем-нибудь.

Полицейский рассеянно посмотрел на нее, будто думал о чем-то совсем другом, и улыбнулся. В ответ на его молчание сеньора Маури рявкнула:

– От меня-то вы чего хотите?

– Мама, давай поспокойнее! – нервно пробормотал Арнау Маури.

– Я хочу, чтобы вы, – подошел к ней поближе инспектор, – предоставили мне всю информацию, которая может мне пригодиться.

– Откуда мне знать, что вам может пригодиться.

– Соседи говорят, что вы этих собак терпеть не могли.

– Их вообще никто терпеть не мог! – огрызнулся Маури. – Они целыми днями лаяли как проклятые.

И поглядел полицейскому в глаза, понимая, что достиг апогея, что шагает по краю пропасти, и наслаждение перед лицом опасности было ни с чем не сравнимо. Куда там, куда там… Даже не знаю чему, но куда ему там.