Когда отцовы усы еще были рыжими

Господин Шатцхаузер молча смотрел на рекламу "Берлинского Детского", где из пивной кружки выглядывал белокурый малыш.

– И поэтому, ты полагаешь, он так рассердился?

– Не только поэтому; - сказал я, - в первую очередь потому, что я не взял листок плюща с его могилы.

– А это еще зачем?
– спросил господин Шатцхаузер.

– У отца пропали часы, - объяснил я, - а старый листок был в них.

– Ага, - произнес господин Шатцхаузер. Он опять замолчал, мы пили пиво и слушали дождь. Он был уже не такой сильный, гроза уходила, далеко, над Панков-Хейнерсдорфом, уже появилась светлая полоса, из которой, точно убежавшее молоко, все больше разливалась светлота.

– Одного я не пойму, - сказал господин Шатцхаузер, - при чем тут могила, если этот мальчуган, о котором ты толкуешь, живехонек?

Странно, этого я еще как-то и себе не уяснил.

– Это могила твоего дедушки, - сказал господин Шатцхаузер, - ладно.

– Но этот мальчик и есть мой дедушка, - сказал я.

– Мальчик позднее стал твоим дедушкой, - упрямо произнес господин Шатцхаузер.

– Но тогда, значит, это и его могила.

– Ты рассуждаешь неправильно, - сказал господин Шатцхаузер.
– Кто там похоронен, взрослый мужчина или мальчик?

– Взрослый, - отвечал я.

– Ага!

– А как же мальчик?
– в волнении спросил я. Господин Шатцхаузер пожал плечами.

– А что мальчик? Он же не умер, значит, должен быть еще жив.

Я думал так напряженно, что у меня разболелась голова. И я счел, что господин Шатцхаузер прав.

– Но другой дедушка, - допытывался я, - тот, что по правде лежит там, он мертвый?

– Постольку, поскольку его умертвили, - сказал господин Шатцхаузер.

– Отец его умертвил?
– в ужасе воскликнул я.

Господин Шатцхаузер выдвинул вперед нижнюю губу и развел руками.

– Мне не хотелось бы никого обвинять, но зачем ему понадобился листок с могилы его отца?

– Он говорит, что листок помогает ему о нем думать, - объяснил я.

Господин Шатцхаузер нетерпеливо передернул плечами.

– Но в лучшем случае это поможет ему думать о смерти отца.

Я был уже окончательно сбит с толку.

– Но тогда выходит, что если бы я принес отцу этот листок с могилы, я бы тоже помог умертвить дедушку!

– Верно, - строго сказал господин Шатцхаузер.
– Я тоже так считаю,

В полном отупении я посмотрел сквозь мокрые вьюнки на улицу. Над Вайсензее тоже начинало светлеть.

В умытом асфальте отражались просветы в облаках, такие синие, что глазам было больно. Я не знал, что теперь делать, я вдруг испугался этой могилы; долго вспоминал я, как отец уходил от меня по лугам, и я увидел его раздвоившимся и подумал: он мог бы идти там вместе с дедушкой. Мне больше не хотелось на кладбище, мне хотелось домой.

Казалось, господин Шатцхаузер умеет читать чужие мысли.

– Где находится могила, как ее узнать и где ты живешь?

Я все ему рассказал.

– Брось, - сказал он, - не стоит тебе идти туда. На Конном рынке ты видел жизнь, этого довольно. Кладбище от тебя не уйдет.

– А отец?!
– воскликнул я.
– Он же твердо рассчитывает, что я принесу ему листок!

Господин Шатцхаузер прищурил глаза и оглянулся.

– Я предложу тебе компромисс, - сказал он.
– Видишь ты вон ту стену?

– Зеленую?

Господин Шатцхаузер кивнул.

– Она вся заросла плющом...

Лошадь на улице отряхнулась, так что забренчала сбруя.

Мне пришлось прислониться к столу, сердце, казалось, выскочит у меня из груди.

– Значит, я обману отца!

– Со словом "обман" надо обращаться осторожнее, - серьезно проговорил господин Шатцхаузер.
– Вспомни ту уродливую лошадь. Что плохого с ней произошло, оттого что я ее выставил красавицей? Ничего. Даже наоборот, ее купили.

– А при чем тут листок?
– спросил я.

– Очень даже при чем, - отвечал господин Шатцхаузер.
– Или ты предпочитаешь вообще ничего не принести своему отцу?

– Нет, - поспешил сказать я.

Господин Шатцхаузер кивнул.

– Итак, он должен получить свой листок, хорошо. А будет он теперь, глядя на него, вспоминать своего отца или нет?

– Будет, - сказал я.

– Ну и...?
– проговорил господин Шатцхаузер, подняв ладони кверху. Разве этого мало? Почему же этот листок плюща непременно должен быть листком с могилы? Почему ты должен идти к этой могиле и приносить ему листок? Почему он посылает своего сына к мертвым?!

Господин Шатцхаузер вдруг пришел в страшное возбуждение. Меня очень смутило, что отец как-то виноват передо мной.

– Но он же ничего плохого не думал, - пробормотал я.

– Конечно, нет, - согласился господин Шатцхаузер.
– И все-таки: оставайся в жизни. Возьми этот листок тоже у жизни. Можешь быть уверен: кладбищенский плющ далеко не такой красивый.

– Правда, - сказал я, - теперь мне это ясно.

– Вот и хорошо.
– Господин Шатцхаузер промокнул платком мокрую от дождя голову и снова надел клеенчатую шапку.
– Тогда беги скорей к той стене и сорви лист.

– Сейчас, - сказал я, - а вы здесь подождете?

Господин Шатцхаузер не ответил, взял свою кружку и стал пить.

Я помчался во весь дух.

Я выбрал для отца очень красивый лист, во всяком случае, из тех, до которых я мог дотянуться, он был самым лучшим. Осторожно держа его, я помчался назад.

Еще издали я увидел, что повозка господина Шатцхаузера исчезла. Как жалко, ведь я не успел поблагодарить его за пиво. Я вошел в кафе и спросил, не велел ли господин Шатцхаузер что-нибудь мне передать.

– Не-а, - отвечал кельнер.

– А вы случайно не можете одолжить мне пустую сигаретную коробку? спросил я его.

С нарочито недовольным видом он долго шарил под стойкой, наконец отыскал одну и протянул мне. Я вложил в нее листок плюща. Это был действительно красивый лист, светло-зеленый, нежный, до блеска промытый дождем. Осторожненько закрыв коробку, я вышел и бегом бросился вниз по улице, по направлению к дому.

Сначала я упорно думал, что мне следует быть печальным, и я хотел быть печальным. Но мало-помалу я понял, что это невозможно, ничего у меня не выходит, особенно когда вспоминал господина Шатцхаузера. У меня было так хорошо на душе оттого, что после дождя все вокруг сверкало свежестью и чистотой! От асфальта пахло летом и дегтем, тротуар был как новенький, и во всех окнах отражалось солнце. Оно начинало багроветь, и рабочие на стройке, что на Антонплатп, уже мыли руки, а сторож расставлял фонари вокруг разрытого участка мостовой.