Когда под ногами бездна (upd. перевод)

— Не обязательно, — сказал лейтенант. — Русский вовсе не часть Будайина. Он мелкая политическая букашка, залетевшая на нашу территорию только потому, что ты назначил ему здесь встречу.

— Ты прекрасно умеешь менять тему разговора, Оккинг. Ладно, откуда взялся Сейполт и что он здесь делает?

— Немец приехал в город три или четыре года назад из Четвертого Рейха, по-моему, из Франкфурта. Значится как агент по импорту и экспорту. Сам понимаешь, под этим может скрываться что угодно. В основном имеет дело с продовольствием, специями, кофе, хлопком, тканями, восточными коврами, медью и бронзой, дешевыми украшениями, каирскими изделиями из стекла и другой мелочью. Похоже, заслужил большой вес среди здешних европейцев, заколачивает неплохие денежки. Ни разу не вызвал подозрений, что замешан в незаконной торговле, по крайней мере в солидных масштабах. Вот практически все, что мне известно.

— Тогда почему он направил на меня пушку, стоило мне задать пару невинных вопросов насчет Никки?

Лейтенант пожал плечами:

— Возможно, просто не любит, когда нарушают его уединение. Послушай, Одран, по твоему виду не скажешь, что ты самый честный человек на свете и благородный искатель истины. Бедняга вполне мог подумать, что ты явился, чтобы, угрожая оружием, ограбить его и исчезнуть, прихватив коллекцию древних статуэток, скарабеев и всяких мумифицированных мышек.

— Значит, ты был у него?

Оккинг покачал головой.

— Эх, Одран, Одран! Хочешь верь, хочешь нет — мне регулярно докладывают о том, что происходит. Разреши напомнить тебе: я довольно влиятельное лицо, глава местных правоохранительных органов.

— Извини, постоянно забываю о твоем высоком статусе. Итак, версия Никки-Сейполт тупиковая. А мертвый русский, Богатырев?

— Он ноль, мелкий чиновник, работавший на белорусов. Сначала пропал его сынишка, потом он поймал пулю психованного Бонда. Связывать его с убийствами еще нелепее, чем Сейполта.

Я улыбнулся:

— Спасибо, лейтенант. Фридландер-Бей хотел, чтобы я узнал, не появились ли у тебя за последнее время новые сведения. Уверяю тебя, я действительно не хочу мешать расследованию. Только скажи, что мне делать дальше.

Он поморщился.

— Я, конечно, могу тебе предложить отправиться добывать улики, скажем, в Терродель-Фуэго, или в Новую Зеландию, или еще куда-нибудь, лишь бы подальше от меня, но ты ведь только посмеешься… Так что, если хочешь, проверь тех, кто точил зубы на Абдуллу, или самых страстных ненавистников Сестер Черной Вдовы. Выясни, видел ли кто-нибудь покойных дам с чужим или подозрительным человеком незадолго до их убийства.

— Ладно, — согласился я, поднимаясь. Меня только что послали… скажем, погостить у папуасов, но я хотел, чтобы у Оккинга сложилось впечатление, что я принял его слова за искренний совет. Возможно, у него имеются данные, которыми он не желает со мной делиться, несмотря на настойчивые призывы Папы. Это объясняет его наглую ложь. В любом случае, я обязательно вернусь сюда, когда лейтенант уберется из участка, залезу в полицейский компьютер и пороюсь в прошлом Сейполта и Богатырева.

Когда я вернулся домой, Ясмин указала на стол.

— Кто-то оставил тебе письмо.

— Письмо?

— Ну да, засунул его под дверь и постучал. Я подошла, и никого не застала; спустилась по лестнице, но на улице тоже не увидела ни души.

По моей спине пробежал холодок. Я разорвал конверт: короткая записка, напечатанная на компьютере.

«Одран, ты следующий!

Джеймса Бонда больше нет.

Я стал другим. Угадай, кем?

Подумай о Селиме — и поймешь.

Но это не принесет тебе пользы, потому что скоро ты станешь трупом!»

— Что там? — спросила Ясмин.

— Ничего интересного, — ответил я. Руки у меня слегка дрожали. Я отвернулся от Ясмин, скомкал бумажку и сунул ее в карман.

15

С тех пор, как у меня на глазах застрелили русского, я познал полную гамму доступных человеку эмоций: отвращение, ужас и ликование; любовь и ненависть; надежду и отчаяние; робость и решимость. Но ничто не сравнится со слепой яростью, переполнявшей меня сейчас. Игры кончились; любые соображения насчет справедливости, чести и долга вытеснились одной простейшей целью — остаться в живых. Время колебаний и сомнений прошло; сегодня угрожали мне. Анонимная записка расставила все по своим местам.

Клокотавшая во мне злоба обратилась на Оккинга. Он скрывал информацию, вероятно, что-то прятал, а значит, подвергал опасности мое существование. Поступи он так с Абдуллой или с Тами, я сказал бы: ладно, дело полиции. Но когда речь идет о шкуре Одрана, это уже личное, и, как только доберусь до лейтенанта, я заставлю его понять, в чем тут разница, заставлю!

Вне себя от бешенства, я шагал по Улице и репетировал предстоящее выступление в участке. Много времени мне не потребовалось. Вот как будет: Оккинг удивится, увидев меня снова, после того как выпроводил из кабинета где-то час назад. Я врываюсь внутрь, хлопаю дверью так, что у поганца заложит уши, а стекла едва не вылетят, сую ему под нос смертный приговор, вынесенный мне неизвестным автором записки, и требую правду и ничего, кроме правды. А станет упираться — сволоку его вниз, запру в одной из камер для допросов и немного побью о стены его собственного заведения. Готов поспорить, сержант Хаджар окажет мне любую помощь, если потребуется.

Подойдя к Восточным воротам, я невольно замедлил шаг. Еще одно внезапное озарение. Мои мозги пытались разродиться идеей дважды: утром, во время разговора с лейтенантом, и позже, у трупа Селимы. Как всегда, я возложил функцию акушера на подсознание, и теперь, наконец, на свет появился младенец!

Итак, вопрос: какая деталь головоломки отсутствует?

Ответ: взглянем на ситуацию повнимательней. Первое: в нашем квартале за последние несколько недель совершено несколько безнаказанных убийств. Сколько? Богатырев, Тами, Деви, Абдулла, Никки, Селима. Второе: как ведут себя при расследовании таких дел легавые, когда упираются в стену или заходят в тупик? Суть их работы — дотошность и методичность, прокручивание одних и тех же эпизодов по несколько раз: скажем, каждого из свидетелей вызывают заново, заставляя раз за разом повторять показания на тот случай, если упущена какая-то важная деталь. Тебя спрашивают одно и то же пять, десять, двадцать, сто раз! Тащат за шкирку в участок или будят посреди ночи и опять начинают мучить: вопрос — ответ, вопрос — ответ…

Почему полиция, имея шесть нераскрытых, совершенных подряд и явно связанных между собой особо тяжких преступлений, демонстрирует нулевую активность? Меня выслушали, как очевидца, и больше не тревожили; очень сомневаюсь, что Ясмин, или кого-то еще, заставляли исповедоваться дважды. Такое впечатление, что Оккинг решил устроить себе и своим ребятам внеочередной отпуск. Почему легавые подонки сидят сложа руки? Шестеро уже убиты; уверен, трупов станет больше. Скажем, лично мне клятвенно обещали еще один — мой собственный.

Добравшись до полицейского участка, я молча прошел мимо дежурного сержанта. Мне было глубоко наплевать на правила и формальности, я жаждал крови… Наверное, от меня исходили флюиды жуткой злобы, а физиономия запечатлела такую гамму чувств, что никто не осмелился меня остановить. Я поднялся наверх, прошел сквозь лабиринт узких коридоров и наконец добрался до Хаджара, сидящего возле скромной ставки своего шефа. Сержант наверняка тоже правильно оценил мое состояние, потому что, не говоря ни слова, указал пальцем на дверь. Он не собирался закрывать грудью вход к Оккингу и в то же время не хотел злить начальника. Хаджар не отличался глубоким умом, но зато обладал примитивной хитростью. Он отойдет в сторонку, с удовольствием наблюдая за нашей дракой. Обменялись мы с ним парой фраз или нет — в памяти не отложилось. Не знаю даже, как очутился в кабинете. Помню только, что перегнулся через стол Оккинга, правой рукой вцепившись в ворот его рубашки. Мы оба кричали.