Когда под ногами бездна (upd. перевод)
Шрифт:
— О мой проницательный друг, ты прекрасно выглядишь!
На мясистой физиономии Хассана расползлась неискренняя улыбка, придававшая его лицу ханжески-елейное выражение. Она не обманет и самого тупого туриста.
— Все в руках Всемогущего, — ответил я невпопад.
— Да, да, восхвалим Аллаха. Очень скоро ты совсем поправишься, иншалла.
Я не потрудился ответить. Хорошо хоть не уселся на моей кровати!
— Знай, о мой возлюбленный племянник: Будайин погружен в печаль без тебя, общего любимца, чье присутствие несет радость нашим уставшим душам.
— Да, я понял это, — сказал я, — из целого потока открыток и писем. Другое свидетельство — толпы друзей, которые дежурят в коридорах больницы днем и ночью, чтобы узреть меня или хотя бы услышать, как я
— Правоверный не ждет благодарности…
— …когда исполняет долг милосердия. Знаю, Хассан. Что еще?
Он выглядел слегка смущенным. Неужели догадался, что я над ним издеваюсь? Но вообще-то Шиит просто неспособен воспринимать иронию. Он снова улыбнулся:
— Я очень рад, что сегодня вечером ты вернешься к нам.
Я вздрогнул.
— Неужели?
Он воздел жирную руку.
— Разве я когда-нибудь ошибался? Тебя выписывают после полудня. Фридландер-Бей послал меня, чтобы известить: ты должен нанести ему визит, когда почувствуешь себя лучше.
— Я даже не знал, что меня собираются выпустить отсюда, и уж точно не ожидал, что встречусь с Беем завтра; но он «не хочет торопить» меня. Полагаю, у входа ждет машина, чтобы отвезти меня домой?
Хассан изобразил страшное огорчение, хотя ему явно не понравились мои слова.
— О мой дорогой, как бы мне хотелось помочь тебе! Но, увы, меня ждут неотложные дела в другом месте.
— Иди с миром, — тихо сказал я, откинулся на подушки и попытался задремать.
Но сон испарился.
— Аллах йисаллимак, — пробормотал Хассан и тоже будто испарился…
Безмятежный покой, царивший в моей душе последние дни, улетучился с обескураживающей быстротой; его заменило какое-то извращенное чувство омерзения к собственной персоне. Помню, пару лет назад я бегал за одной фемой, работавшей в «Красном фонаре» и иногда появлявшейся в «Старом Чикаго Большого Ала». Моя жизнерадостная, заводная манера произвела на нее впечатление. В конце концов удалось пригласить ее пообедать вместе (не помню где), потом отправились ко мне. Через пять минут после того, как я открыл дверь, мы уже завалились в постель, трахались примерно четверть часа или даже меньше, и вдруг я почувствовал, что все прошло! Я лежал на спине и смотрел на нее. У моей возлюбленной были плохие зубы и повсюду выпирали кости. От нее несло кунжутным маслом так, словно она использовала его вместо дезодоранта. «Боже мой, — подумал я, — что здесь делает эта девица? И как мне от нее избавиться?» После полового акта животные становятся грустными; точнее, когда испытают удовольствие любого рода. Мы не созданы для наслаждения. Наш удел — бесконечно долгая агония жизни и проклятая способность видеть собственное существование с беспощадной ясностью, что часто — нестерпимая мука. Я ненавидел себя тогда и сейчас испытывал то же. Раздался осторожный стук в дверь. Вошел Еникнани; он рассеянно взглянул на пометки санитара.
— Меня выписывают? — спросил я. Он посмотрел на меня ясными черными глазами.
— Что, что? А, да, верно. Врач уже оформил нужные бумаги. Пусть кто-нибудь приедет и заберет вас. Таковы больничные правила. Вы можете покинуть нас в любое время, когда пожелаете.
— Хвала Аллаху, — заметил я совершенно искренне. Странно, но факт: я действительно обрадовался.
— Хвала Аллаху, — отозвался доктор. Он посмотрел на пластмассовую коробку с приставками, лежащую на столике возле кровати. — Уже опробовали их?
— Да, — ответил я.
Ложь. Я «примерил» лишь несколько штук под руководством терапевта; результаты в основном разочаровали. Трудно сказать, чего я ожидал. Когда вставляешь училку, заложенные в ней знания мгновенно поступают в память; чувство такое, словно приобрел их раньше. Как будто, просидев за книгами целую ночь накануне экзамена, досконально изучил предмет, с тем преимуществом, что точно ничего не забудешь и хорошо выспался. Стоит вытащить программу, и ты опять круглый невежа… Не впечатляет. Но я предвкушал возможность попробовать что-нибудь
специфическое из модшопа Лайлы. Иногда училки очень полезны. По-настоящему я боялся личностных модулей — зловещих устройств, с помощью которых чужая индивидуальность овладевает разумом и телом, отпихивая твое «я» в дальний уголок. Такая перспектива по-прежнему страшно пугала меня.— Что ж, хорошо, — сказал доктор Еникнани. Он не пожелал мне удачи, поскольку судьба человека — в руках Бога. Господь заранее знает конец любой истории, а значит, проблема везения отпадает. — Да пошлет тебе Аллах успешного завершения всех начинаний.
Прекрасное напутствие. Теперь, когда мы прощались, доктор определенно начал мне нравиться.
— Иншалла.
Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Я вытащил из шкафа свое нижнее белье, рубашку, ботинки, носки, новые джинсы (не помню, когда успел купить их), и бросил на кровать. Быстро одевшись, попробовал связаться с Ясмин. Длинные гудки… Тогда я позвонил домой: может, она у меня.
Опять никого… Пошла на работу? Рано, еще нет двух часов. Однако я набрал номер Френчи — в баре ее пока не видели. Записку здешнему персоналу я оставлять не стал, и вызвал такси.
Не знаю, что говорится на этот счет в больничных правилах, но никто и не подумал остановить пациента, покидавшего палату без сопровождающих. Санитар отвез меня в кресле на колесиках вниз, и я пересел в машину, сжимая сумку с личными вещами в одной руке, а пакет с училками — в другой. В душе царило смятение, но я не чувствовал ничего — ни радости, ни печали…
Я щелкнул замком и открыл дверь, ожидая увидеть полный беспорядок. Пока я оставался на попечении лекарей, Ясмин наверняка забегала сюда, а за моей подружкой никогда не водилось привычки убирать после себя. Я думал, что на полу будут разбросаны колготки, трусики и лифчики, в раковине — красоваться горы грязной посуды, на столе и плите — остатки еды, пустые банки и бутылки. Но в комнате царил такой же порядок, как и тогда, когда я вышел отсюда в последний раз. Да нет, пожалуй, стало даже чище — я никогда настолько тщательно не подметал и не вытирал пыль, не мыл окна. Как-то подозрительно — а вдруг в мое жилище проник искусный взломщик-маньяк, помешанный на опрятности и гигиене? Возле матраса лежали три туго набитых конверта. Я наклонился и поднял их. На всех напечатано мое имя, внутри каждого — семьсот киамов десятками: семьдесят новеньких бумажек, перетянутых резинкой. Две тысячи сто. Моя зарплата за прошедшие недели. Честно говоря, не ожидал, что мне засчитают время, проведенное в больнице. Вообще-то, я с удовольствием задержался бы там и задаром: соннеин, особенно в сочетании с эторфином — очень неплохая смесь …
Я свалился на кровать и бросил деньги рядом, где часто лежала Ясмин. Я до сих пор ощущал странную пустоту в голове, словно бессознательно ожидал появления чего-то, способного придать смысл моему существованию, или, по крайней мере, намекнуть насчет планов на будущее. Часы показывали четыре без нескольких минут. Я решил не откладывать самое трудное на потом, и сразу покончить с тяжелой обязанностью.
Встал, сунул пачку хрустиков в карман, нашел ключи, спустился вниз. Ага, проснулись какие-то чувства… Однако ничего хорошего я не испытывал — только леденящий страх и инстинктивную уверенность в том, что я сейчас шагаю навстречу очень большим неприятностям, например, взбираюсь по пресловутым тринадцати ступеням к виселице, и горло скоро сдавит петля, правда, пока невидимая. Я прошел к Восточным воротам и поискал безумного американца Билла, но его, как назло, на месте не оказалось. Пришлось сесть в другую машину.
— К дому Фридландер-Бея.
Водитель обернулся и внимательно посмотрел на меня.
— Нет, — отрезал он.
Я вылез и нашел не столь щепетильного таксиста, предусмотрительно договорившись о плате заранее.
Мы добрались до логова Папы; я сунул деньги шоферу и вылез. Я никому не сказал, что появлюсь здесь; думаю, Бей не ожидал меня увидеть раньше завтрашнего дня. Тем не менее его лакей открыл полированную дверь красного дерева еще до того, как я успел одолеть белую мраморную лестницу.