Когда приходит Андж

Разумеется, роман не лишен иронии, своеобразного юмора и так называемого стёба, который, впрочем, проверен и на то, чтобы его искренно принимали за чистую монету. Мне кажется, что в литературе должно быть что-то такое весеннее, первоапрельское…

Отец вообще пишет странно, глубоко. Он разрывает цельную фразу, имевшую некогда смысл, и вставляет в нее другую, отдельную, и в этот момент она теряет свое значение, смешивается с первой, и тут рождается третья, совершенно новая фраза.

То же самое он делает и с романом. Так, «Мрачная игра» первоначально сшита из трех разных романов. Затем в нее вплетено несколько отдельных трактатов. И, наконец, все это, как белой ниткой, прошито основной идеей.

Или взять, к примеру этот роман… Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду, когда говорю этот роман?

— Кстати, — сказала Анжела, которая последние минуты вроде и не слушала разговорившегося Стаканского, — отца выписывают через два дня.

— Очень жаль…

— Что-о?

— Я хотел сказать, — Стаканский вдруг нащупал удивительную, волнующую мысль. — Ведь у меня завтра именины! — весело соврал он. — Будут друзья — художники, скульпторы, придешь? — сердце его отвратительно забилось: в голове как бы из стеклистых палочек выстроилась надежная ловушка.

Анжела, помедлив, обещала, и Стаканский на радостях чмокнул ее в верхнюю губу, за что тут же получил звонкий гонорар, но не сильно, скорее, как-то ложно, шутя…

План был кристально прост: гости задержаться, а потом и вовсе не придут, наверно, перепутали числа, как в Библии, и мы начнем пировать вдвоем, ведь все уже приготовлено, затем, если недостаточно будет просто вина, мы предложим попробовать замечательной афганской дряни, выросшей на полях сражений, а если девочка откажется или дрянь не зацепит — применим набоковско-бериевский прием: таблетка клофелина вкупе с вином гарантировано завершит процесс…

Проснувшись наутро и увидев себя обнаженной рядом с обнаженным мужчиной, Анжела ахнула и в ужасе натянула одеяло на грудь. Было? Неужели было? — прошептала она в растерянности. — Какая дрянь! Я ничего не помню. — Ты сама предложила, — сказал Стаканский, закуривая. — Сама затащила в постель. — Анжела села, одеяло сползло, обнажив смуглую грудь с розовым, нет, темновишневым соском, — продолжал фантазировать Стаканский, очищая картофелину… Три вида салата уже были готовы. Мясо томилось в утятнице. Бутылка коньяка, бутылка водки, две бутылки вина, крепленого и сухого, плюс, на всякий случай, четвертинка водки — на это ушла вся его стипендия. Не забыть еще и соблазнительный натюрморт экзотических фруктов посреди стола, и розу в бокале. Сидя в ванне, Стаканский похотливо разглядывал собственное тело, не веря, что через несколько часов оно будет обладать женщиной.

Зазвонил телефон.

— Я не смогу приехать, — сказала Анжела.

Мгновение — и вокруг его черепа, словно какая-то планетная система, закружилось несколько круглых хохочущих лиц.

— Почему? — только и сумел выдавить он.

— Потому что. Дело в том, что сегодня приходит Андж.

— Какой еще Андж? Когда приходит Андж? Куда?

— Ко мне, идиот! Да и ваще, забудь меня на несколько дней. После расскажу. Андж — это мой жених.

Стаканский вдруг увидел в зеркале, каким неприятным стало его лицо, как противна его светлоголубая рубашечка.

— Неужели? — тускло выдавил он, стараясь придать своему голосу жесткость. — Ты мне никогда… — в этот момент кто-то позвонил в дверь. — Одну секунду! Не бросай трубку, тут пришли… Похоже, уже собираются гости.

Какие еще к чертовой матери гости?

Стаканский кинулся открывать, он настолько был ошарашен, раздавлен (задним планом прошло: как же натрескаюсь я сегодня, один!) что не смог полностью воспринять происшедшее в следующие секунды.

Он увидел незнакомого человека, огромного, за два метра ростом, тот без приглашения вошел и сразу сильно ударил Стаканского в челюсть.

— Ограбление! — успел подумать он, падая в нокаут.

Вероятно, несколько мгновений его не было, очнувшись, он увидел квартиру почти с горизонта пола, поначалу она показалась ему чужой, тем более, что какой-то неправдоподобно большой человек с телефоном под мышкой расхаживал по ковру.

— Ах это ты… — говорил он. — Откуда звонишь? Нет, я ему не буду делать больно. Очухался. Все — кончаю, — он положил телефон на пол, нагнувшись над поверженным Стаканским.

— Ты ведь уже знаешь, кто я? Вот и хорошо. Прелесть!

Он взял с полочки «Прелесть», лак для волос, и побрызгался. Стаканский потрогал виски: голова гудела, хотелось пить. Он поднялся с пола, паукообразно шевеля конечностями, прошел на кухню и выдул кружку воды — одним глотком, словно водку, поискал глазами топорик для мяса, представил, как ему придется разделывать труп на мелкие кусочки, порциями спускать в унитаз, ужаснулся…

— Надеюсь, мы все решим мирно, — сказал Андж, входя. — Недурные у тебя картинки, и портрет очень похож. — Он держал изображение Анжелы на отлете, любуясь.

— Незаконченно ведь, — пролепетал Стаканский, ненавидя свой голос. Он ясно видел, что этот человек намного сильнее и может сделать с ним все, что захочет.

— Сойдет и так, — сказал Андж, засовывая портрет за пазуху. — Вы, конечно, понимаете, милорд, что ждет вас в случае, если вы попытаетесь искать встреч, писать жалостливые письма и прочее… Понимаете или нет?

Он сунул руку Стаканскому в пах и с бесстрастным лицом сдавил ему яички. Стаканский взвыл от боли.

— Да! Да! Отпусти, — взмолился он.

— Вот-вот, — с нескрываемой заботой в голосе подтвердил Андж… Тут его взгляд проследовал куда-то мимо, он простодушно улыбнулся, вошел в комнату, отодвинул стекло серванта, достал маленький серебряный бокальчик, из которого Стаканский так любил пить, осмотрел и засунул в карман.

— Это я тоже заберу, — сказал он, сняв со стены бронзовое распятие, оставшееся от бабули. Стаканский было двинулся на него, но Андж успокаивающим жестом ладони его осадил и тут же вышел, посмеиваясь и качая головой. В дверях он на секунду замер, оглядел праздничный стол, сервированный в комнате отца, и произнес с досадой:

— К сожалению, я сыт.

Стаканский запер за ним дверь на цепочку и, трясясь, как алкоголик, выпил полный стакан водки. В миг, когда жидкость достала желудка, снова зазвонил телефон.

— Что? Ушел? Я с ним поговорю сейчас. Ты, главное, ничего не делай и жди. Будь умницей. Жди моего звонка или письма, страстно жди, как у Симонова. Если будешь хорошо себя вести, я поеду с тобой на дачу. Все. Вешаю трубку. С днем тебя рожденья!

Стаканский выпил второй стакан водки, бросился ничком на кровать и пьяно разревелся в подушку, в ту самую подушку, на которой сегодня ночью, согласно его плану, должны были лежать ее бедра. Все это было чудовищно еще и потому, что вот сейчас тут, в этом пространстве, находился счастливый художник, всесильный, повелевающий мирами, и достаточно было каких-то минут, чтобы растоптать его, повергнуть ниц — как Художника и Человека.