Когда приходит Андж
Шрифт:
Роман начинался классически, даже подчеркнуто чопорно: там-то и тогда-то появлялся молодой человек такой-то наружности, был он из такого-то рода… В данном случае, фигурировал угол Сретенки и бывш. Лубянки, 5 февраля 1953 года. Тут проницательный читатель сразу навострит уши, предвкушательно поерзает на стуле — месяц! К тому же, и Лубянка уже упомянута… Но автор почему-то не торопится удовлетворить собственную заявку и лениво рассказывает, как Андж (так назовем мы нашего героя) столь педантично описанный, успевший уже в нескольких мысленных фразах наметить и круг персонажей (друг, невеста) и приятных перипетий (ревность, измена, возможно — донос) ожидающих читателя, вдруг странно и нелепо погибает — бородатый незнакомец в подворотне Печатникова переулка (Стаканский тогда был последователем гоголевского метода географической
И тут вислоухий читатель окончательно убеждается, что перед ним не Лев Толстой, и если он научится читать на языке этого автора, то скоро будет вознагражден.
Действительно — с первых же строк второй части включается новый тумблер, и действие стремительно летит в иррациональность. Перед нами снова появляется умерший герой, он обнаруживает себя в новом, потустороннем мире — это вроде как наша планета, но пространство здесь лишено времени, здесь существуют великолепные города с висячими озерами и стеклянными мостами, удивительные туманные долины, посмертная жизнь полна новых, неизвестных людям ощущений и волнующих событий, здесь Стаканский, то есть, тьфу — Андж — находит себя: он учится в университете, у него появляются новые друзья (Шмах! Запомни! — кричала бабуля на лестнице фамилию зубного врача, и Стаканский, мелко строчивший свой роман, мгновенно ввел в вестибюль отеля громогласного, длиннорукого Шмаха, который уже хлопал Анджа по плечам, тискал и тащил вниз — в лабиринты ночных улиц Парижа…)
Андж выписал себе восьмидесятитомное посмертное собрание сочинений Лермонтова и прочитал взахлеб, царапая ногтем поля. На свою сторублевую стипендию он купил себе призрак автомобиля и призрак радиолы, значительно уцененные, он пил уцененное пиво, катаясь на пивном трамвае, который кружил по городу, напаивая всех желающих из автоматов, подобных газированным (писательское предвидение: пивные автоматы появились гораздо позже) в темных переулках родной Сретенки Андж как-то ночью, при снеге, выследил уже совсем не ожидаемого проницательным читателем Сталина (призрак великого грешника) и, применив ледоруб Троцкого, зверским образом еще раз его убил.
Вторая часть также состояла из коротких емких отрывков, но смонтирована была так, что начало полностью посвящалось миру тому, а конец — миру этому. По-прежнему тихо влачилась жизнь Москвы пятьдесят третьего года, происходили различные события, так, например, друг Анджа и его невеста расстались, девушка опрометчиво отдалась другому и получила триппер, бабушка Анджа внезапно слегла… Впрочем, Стаканский настолько был увлечен загробной линией, что тутошнюю прописал слабо: в рукописи встречались чистые страницы с обещаниями, вроде — «Гл.76. Дедушка навещает в больнице бабушку. Едет к любовнице. Эротическая сцена». Существовали также маркированные красным отрывки (надо сказать, что каждая линия должна была печататься своим цветом) где развивалась самостоятельная колея — жизнь лечебницы для душевнобольных, о которой автор тогда не имел никакого понятия, поэтому эти места наиболее слабы. Были также и фиолетовые письма, возникающие тут и там — письма от девушки, с которой Андж (вообще-то, Стаканский, и письма были подлинными) познакомился летом в Крыму — она заунывно и безнадежно писала в пустоту, мертвому герою…
Продолжался и разговор о строении Вселенной, уже порядком надоевший благосклонному читателю:
— Следовательно, мы теперь бессмертны?
— Отнюдь нет. Здесь мы тоже умрем и переселимся в иной, еще более дальний мир.
— Почему же тогда на Земле я не помнил своей прежней жизни?
— Потому что ее не было. Земля — это колыбель, рождение твоей души.
— Тогда выходит, что Вселенная не бесконечна?
— И да и нет. Вселенная имеет начало, но не имеет конца. Вспомни понятие луча в геометрии…
— А как же тогда черные дыры?
— Полноте! Никаких черных дыр нет.
В целом, вторая часть романа не удалась, зато третья, последняя часть, была написана динамично и интересно. Это была как бы отдельная новелла, лишь формально, чтобы придать всему тексту стройный вид, дробящаяся на те же маленькие главки, но подчиненная одному сюжету, с непрерывным участием сознания главного героя.
Андж пользуется услугами Информоцентра и
несколько раз призраком проникает на Землю. Он кружит в ритмической тьме над постелью, где дедушка мурыжит молодую любовницу (довольно удачная по своей отвратительности эротическая сцена, с использованием лексики русского мата, вероятно, впервые после Баркова в таком безудержном потоке) Он наблюдает из-под стула, как бывшая невеста залечивает свои язвы. Нечаянно он становится причиной смерти бабушки, явившись видимым у ее больничной постели. Он узнает, что одна тихая и неприступная девушка, его сокурсница, которая ему давно и безнадежно нравилась, несколько лет уже тайно любит его, она подолгу сидит на его могиле.Анджу открывается вся чудовищность и ошибочность его земной жизни, из которой он ушел столь рано. Он принимает решение вернуться, и Шмах соглашается ему помочь. Они выкрадывают в адской канцелярии свои учетные карточки и, гарантированные таким образом от погони, похищают виратар, один из тех тарелкообразных аппаратов, которые люди иногда наблюдают с Земли. После захватывающего полета друзья оказываются на подмосковной даче Анджа, в момент времени, предшествующий его смерти на несколько дней… И тут Стаканский попадает в собственную ловушку.
Он глянул на дату в начале романа, несколько месяцев назад с таким ехидством выведенную и, мучительно застонав, швырнул стило на стол. Ведь если его герои имеют возможность вывести этот дурацкий виратар в январь пятьдесят третьего, то что им мешает вывести его в октябрь семнадцатого? Лично я так бы и сделал. Лично я разыскал бы этого маленького, лысого, скрывающегося в лопухах, и размозжил бы его гениальную голову… Стаканский бегал по комнате, бил кулаком в ладонь. Он бросился на кровать и закусил подушку. Это был один из самых мерзких моментов его жизни, сравнимый, разве что, с тем последним, когда он посмотрел на свою руку и увидел, какая она вся…
Только сейчас, здесь, за этим столом, сидел всесильный, управляющий мирами писатель, и вот уже лежит, рыдая и корчась от боли, вчерашний мальчик, не умеющий в жизни ничего, кроме этого бисерного строчения в безнадежную тетрадь.
Он умылся, накинул плащ, вышел. В подворотне ему встретился дед — они молча посмотрели друг на друга. Его беспокоил этот мальчик, вероятно, возомнивший себя писателем. Как-то раз, обыскав его стол, он обнаружил черновичок доноса, в стиле Павлика Морозова. Он спокойно и серьезно потолковал с внуком, предупредил, что сдаст его в интернат. Последние два года они не разговаривали, с тех пор, как семья переехала в Москву — формальной причиной была жестокая ссора, происшедшая из-за категорического нежелания мальчика покидать Киев.
Пробравшись между стеной и трансформаторной будкой, Стаканский вышел в Последний переулок и через несколько шагов был оглушен Садовым кольцом, где под треснутым призраком Сухаревой башни, клаксоня, проносились автомобили, автобусы… Вот регулировщик делает бравый жест и автомобили стоят, а пешеходы, семеня черными ногами, сколопендрой пересекают улицу. Забавно, подумал Стаканский и стал наблюдать. Новый жест и — эти поехали, а те стали. Очень забавно! Стаканский находился на пороге очередного открытия, одного из тех, которые он совершал ежедневно во множестве… Спустя минуту, сделав открытие и оформив его словами, он быстро пошел вниз по Сретенке, оглядел афишу кинотеатра, заглянул в пивную, потолкался там, выпил кружку среди плавно вьющихся рыб и восторженно каркающих раков… Записать. Эти действительно похожи на раков, бурно жестикулирующих клешнями, а эти — на рыб, молча трубочкой пьющие. Весьма удачно, потому что пиво. И желтый туман…
Стаканский вернулся в свою келью, спокойно пройдя через двор. Он уже не так боялся соседей: они немного выросли, и у них появилась масса новых увлечений, кроме издевательства над ним. В следующем году он станет совершенно свободным от детства. Впрочем, можно будет и уехать, страна, как поется, огромная. В принципе, тот факт, что Андж и Шмах не соизволили умертвить Ленина, хоть и с натяжкой, но также в струе выбранного метода литературного подлога — ведь читатель и так уже был неоднократно обманут. К тому же, здесь вполне традиционное решение: некто обладает волшебной палочкой, но не умеет воспользоваться ею. Конечно, здесь господа сказочники еще больше, чем я, наподличали — вот бы сочинить что-то, где сбываются самые сокровенные мечты…