Когда-то, давным-давно

– Конечно, - предложил Удо, - было бы очень...

– Видите ли, если мы...

– Вероятно, мы могли бы...

– Доброе утро, ваши королевские высочества!
– прозвучал как гром среди ясного неба отчетливый голос графини Бельвейн. Она опустилась перед принцессой в необыкновенно изящном реверансе.
– Ваше королевское высочество... И милый принц Удо в своем прежнем блистательном обличий!

На графине был восхитительный туалет. В золотом платье с глубоким вырезом, открывающим ослепительную белизну шеи, с двумя прядями темных волос, спускающимися до колен и перевитыми нитями жемчуга, она была похожа на самую настоящую королеву, в то время как Удо и принцесса казались жалкими злоумышленниками, застигнутыми врасплох за обсуждением гнусного заговора.

– Я... я думала, вы плохо себя чувствуете, - пролепетала принцесса, пытаясь прийти в себя.

– Я плохо себя чувствую?!
– воскликнула Бельвейн, прижав руки к груди. Мне казалось, что это его высочество... Но теперь он выглядит как настоящий принц.

Она взглянула на Удо, и в этом взгляде было столько восхищения, юмора, призыва и я не знаю, чего еще, но только у того разом вылетело все из головы и он мог только взирать на нее с изумлением и восторгом.

Несомненно, само ее появление было тонко рассчитанным шагом. Никогда не знаешь, как поведет себя женщина, подобная Бельвейн, но, мне кажется, она намеренно старалась казаться попроще в последнее время, чтобы потом явиться во всеоружии своей красоты. Положение дел действительно складывалось не в ее пользу: принц снова стал человеком, и именно на человека, мужчину, был рассчитан ее новый удар.

А Удо именно сейчас являл собой самую легкую добычу. То обстоятельство, что он снова стал привлекательным для женщин, заслонило в его глазах все остальное. Стать привлекательным в глазах Гиацинты было бы вполне достаточно для любого, но Удо ощущал какую-то неловкость. Он не мог забыть, что принцессе приходилось его жалеть, а быть объектом жалости - не самое достойное положение для мужчины. Другое дело - Бельвейн.

Тем временем Гиацинта полностью овладела собой.

– Довольно, графиня, - проговорила она твердо.
– Мы не забыли ваших происков, мы не забыли вашего нападения на принца Удо. Я приказываю вам оставаться во дворце до тех пор, пока мы не решим, что с вами делать.

Бельвейн кротко опустила глаза.

– Повинуюсь приказаниям вашего высочества. Когда я понадоблюсь вашему высочеству, вы найдете меня в саду.

Она бросила еще один мимолетный взгляд на принца и удалилась.

– Я ее просто ненавижу, - сказала Гиацинта.
– Что мы с ней сделаем?

– Я думаю, сначала мне следует поговорить с ней самому. Не сомневаюсь, мне удастся вытянуть из нее подробности заговора. В нем могут быть замешаны знатные люди, и в этом случае необходимо действовать с особой осторожностью. С другой стороны, может быть, она просто ошибалась...

– Вы считаете, что она просто ошибалась, когда превращала вас в...

Удо поспешно поднял руку.

– Я это отлично помню. Будьте уверены, она свое получит. Покажите мне дорогу в ее сад.

Гиацинта уже не знала, что и думать о своем госте. Когда она впервые увидела его в человеческом облике, контраст с прежней внешностью был столь разителен, что он показался ей почти тем самым принцем из ее снов. Но каждая следующая минута приносила разочарование: лицо слишком тяжелое, манеры слишком напыщенные, а в недалеком будущем он наверняка растолстеет.

Более того, он вел себя излишне самоуверенно. Принцесса, конечно, нуждалась в его помощи, но не до такой степени, чтобы он хозяйничал в доме, как вздумается.

А Удо, предчувствуя увлекательный день, направился в сад графини. Он уже бывал здесь раньше, но сейчас сад показался ему намного красивее, а женщина, вновь ожидавшая его появления, гораздо более привлекательной.

Бельвейн подвинулась, освободив место на скамье.

– Я всегда сочиняю в саду. Не знаю, как ваше высочество относится к поэзии...

– Чрезвычайно, - ответил Удо.
– Сам я, правда, не пишу и не особенно много читал, но я от всего сердца восхищаюсь теми, кто... ээ... ею восхищается. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить о поэзии, графиня.

– Не для того?
– удивилась графиня.
– Но вашему высочеству, без сомнения, знакомы произведения Сахарино - величайшего из бардов Арабии.

– Сахарино... Как же, как же. Кровь за что-то, он, кто кто-то. Я хочу сказать, что это действительно прелестно. Но я должен побеседовать с вами о другом.

Кровь за кровь, и острый меч на крепкий щит.

Моя песня для того, кто ночью вскачь во мглу летит...

мягким голосом процитировала графиня.
– Это, возможно, самая драгоценная из жемчужин его творчества.

– Это оно!
– восторженно вскричал Удо.
– Я это знал! Я знал, только не мог...
– Он внезапно оборвал сам себя, вспомнив, при каких обстоятельствах он не мог. Удо внушительно откашлялся и в третий раз объяснил, что целью его прихода отнюдь не являлась беседа о поэзии.

– Но мне кажется, что самая прекрасная его вещь - перебила графиня, спокойно пропуская его слова мимо ушей, - это ода к вашему высочеству на день совершеннолетия. Сейчас, минутку...

Неукротимый и прекрасный Принц восемнадцати годов

Отныне - это видно ясно - к великим подвигам готов.

А взор его и светел и суров,

Его краса и мужество в расцвете.

А ведь всего лишь восемнадцать лет назад

(По крайней мере, все так говорят)

Его еще и не было на свете.

Удо изобразил некоторое смущение и сказал, что эти придворные поэты ужасные льстецы.

Если он рассчитывал на комплимент, то ошибся.

– Я не могу судить об этом, пока не узнаю вас как следует, - серьезно проговорила графиня, глядя ему в глаза.
– А ваше высочество действительно такой... неукротимый?

– Я... ну, я... то есть...
– Он неловко заерзал на скамье, чувствуя себя все менее неукротимым. Ему сразу следовало понять, что на такой вопрос лучше и не пытаться отвечать.

– Но ваше высочество не должны быть слишком уж неукротимы в отношении нас, бедных евралийцев...

Тут ему опять пришлось сказать, что он пришел для решительного объяснения и что графиня неверно оценила его намерения.

– О, простите меня, ваше высочество. А я была совершенно уверена, что вы хотите поделиться мыслями о прекрасном с родственной душой.

– Н-нет, - сказал Удо, - не совсем.

– Тогда в чем же дело?
– воскликнула графиня.

Удо поднялся и выпрямился во весь рост. Он чувствовал, что пора наконец проявить твердость. Он отошел на несколько шагов и обернулся к графине, поставив локти на солнечные часы.