Когда взорвется газ?

Докладчик скромно замолчал, давая Константину Марковичу осмыслить услышанное. В просторном кабинете наступила мертвая тишина. Тучка потряс головой и снова навалился грудью на стол. Заинтересованность стерла с лица усталость и даже возраст — казалось, он на глазах помолодел.

— Как бандеровец? Это что, можно доказать? Он же, небось, все документы уничтожил?

— Кое-что уничтожил, — кивнул Панас Родионович. — Но весь компромат уничтожить невозможно. Вот он у меня где!

Рыбачек потряс папкой.

— Заявление Марии Тарасовны Проховыч о приеме сына — Ивана Проховыча в заводские ясли, приказы о премировании, потом заявление о перемене фамилии, выписка из лицевого счета… Я тут с десяток таких бумаженций собрал!

— Молодец, Панас! Ай да молодец! Действительно, целую кучу говна раскопал! Вот тут этому выскочке и п….ц придет! — Тучка вскочил из-за стола, нервно пробежался к окну, выглянул, вернулся обратно, возбужденно потер руки. Сейчас он выглядел не как Президент самостийной и незалежной державы, а как обычный мужик, который вдруг, нежданно-негаданно, сорвал крупный куш в лотерею. Но такое впечатление продержалось недолго.

— Только подработать надо все тщательно! — Константин Маркович одернул пиджак, поправил галстук и сел на свое место. Теперь лицо у него было вновь значительным и бесстрастным. «Обычный мужик» исчез. Перед гением компромата вновь сидел Президент страны.

— Не расслабляйтесь, Панас Родионович, — веско произнес он, и Рыбачек сразу сник, почувствовал себя виноватым: недоработал чего-то, что-то упустил…

— Фокин — еще та устрица, — продолжил Тучка. — И в его штабе тоже не дураки сидят! Они от всего откажутся, поднимут крик про провокацию, клевету… Где этот Проховыч? Кто его видел? Может, он давно на том свете? И потом, кто там разберется, с его давней судимостью?

— Разберемся, Константин Маркович, не сомневайтесь, — пробубнил Рыбачек и вновь полез в свою папку, зашелестел бумагами.

— Вот газетка «Луганский комсомолец», от двадцатого октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, — он достал пожелтевший лист, развернул. — В ней статья: «Горькие ягоды лесной молодости». Мол, мятущийся мальчик, по недомыслию, помогал бандеровцам, был сурово наказан за детские ошибки, срок отбыл полностью, а ему до сих пор пенсию не платят. А вот и портрет героя…

Рыбачек осторожно положил газету на стол Президента. Тучка заинтересованно придвинул ее к себе.

— Это хорошо, — тон Президента смягчился. — Газетам народ верит. Мы тоже должны газеты использовать… Вон сколько расписали, на целую полосу…

Он надел модные очки с голубыми стеклами, бегло просмотрел статью, заглянул в конец.

— Черепахин И.С., — со значением проговорил он, многозначительно постукивая пальцем по газете. — Вот пусть этот Черепахин и освещает дальше эту тему. Так достоверней будет…

Гений компромата переступил с ноги на ногу и потупился.

— Пропал он… Неприятности какие-то. Говорят, в Москву подался.

— Ничего найдете, — Константин Маркович резко отодвинул газету, давая понять, что разговор окончен. — Журналист не иголка.

Рыбачек вздохнул. В отличие от времен кагэбэшной молодости его розыскные способности были весьма ограничены. И Президент это почувствовал:

— Свяжитесь с Баданцом, у него есть связи в милиции, они его живо отыщут.

Председатель избиркома взбодрился.

— Есть, Константин Маркович! Разрешите идти?

— Идите. И помните: сейчас от этого, как его… Черепахина, очень многое зависит…

* * *

Огромный красно-белый дворец был окружен высоким кирпичным забором и охранялся не хуже, чем резиденция президента Тучки. Сейчас у ворот стояли три запыленных машины с крымскими номерами, которые находились под внимательным контролем нескольких автоматчиков. А руководитель приезжих беседовал в доме с хозяином.

— Нужны снайпер, минер и с десяток «быков» — автоматчики, пистолетчики… — перечислял Ханыков. Ханыков запоминал и кивал.

Никакой путаницы фамилий тут не было: говорил Али Ханыков по прозвищу Хан, а слушал Рашид Ханыков по прозвищу Кнут — его родной брат, который по срочному вызову всю ночь гнал в Киев из Судака.

— Пятерых я привез, пацаны серьезные, не на размен, — ответил Кнут. — Толян вполне может за снайпера сработать… Винторез с оптикой есть?

— Есть, — кивнул Хан.

— Значит, прямо сейчас можем начинать. А взрывника и мясо на размен я сейчас вызвоню. К вечеру приедут.

Они были похожи, как близнецы: узкий разрез глаз, приплюснутые носы, узкие губы, гладкие черные волосы. На самом деле Хан был старше на два года.

— И чего ты не хочешь сюда переехать? — улыбнувшись, спросил старший брат. — Был бы у меня правой рукой — вон как у тебя все четко отработано!

— Ты же не хочешь переезжать ко мне и бороться за крымско-татарскую автономию, — в свою очередь заметил младший.

— Да, каждый на своем месте — это лучше, — согласился Хан. — Во всяком случае, когда мои люди прячутся, лучше места, чем у тебя, не найдешь!

— Это точно, — довольно засмеялся Кнут. — Сейчас у нас огромные поселки и власть туда не суется! Скоро мы заберем свои исконные земли!

— Ты и так их забрал. Сколько у тебя кафешек, гостиниц, заправок? Или мало?

— Конечно, мало, брат! Дедушка Сулейман недаром говорил: «Человек — это животное, которое никогда не наедается!» Но он считал, что каждому достаточно шатра, лепешки, куска сыра или мяса… С тех пор много воды утекло, все изменилось… Кто сейчас довольствуется лепешкой?

Хан махнул рукой.

— Тебе надо было стать философом, а не… бизнесменом! Значит так: ты живи у меня, твоих людей разместят на нашей базе. Завтра мои бойцы развезут их по «точкам». А снайпера оставим, возможно, удастся сегодня подловить этого пса…

Рашид покачал головой.

— Мне лучше быть с моими людьми.

— Перестань, брат! — обиделся Али. — Останься, отдохнем, поговорим! Мы редко видимся, это неправильно. Дедушка Сулейман такого бы не одобрил…

Кнут задумался, но потом махнул рукой:

— Ладно, пусть так и будет. Пойдем, я им скажу…

— Чего зря ноги бить? Позвони. А мои бойцы их сопроводят куда надо…

Рашид криво усмехнулся.

— Они так не уедут. Если не увидят меня, то перебьют всех и сожгут дом…