Кого я смею любить. Ради сына

против Залуки, подлинной его соперницы, и если мне удастся — ничего не обещая — заставить его поверить в

то, что ему нечего бояться, что его присутствие как раз все портит, а его уход подготовит почву для моего, он,

возможно, согласится собрать чемодан.

Чемодан… Тот самый, с которым он, мой тенорино, приехал к нам и не знал, куда его деть! Такая казнь

не веселит палача, несмотря на новую для него свободу, несмотря на этот ветер, который треплет его юбку и

шелестит за поворотом деревьями Залуки, слишком ярко разукрашенными молодыми листочками для дома,

носящего траур. У самой насыпи в щели изгороди просвечивает сверкающий хром. Морис вернулся раньше

обычного; он оставил машину во дворе. Куда он собрался?

Куда он собрался! Я сейчас об этом узнаю. Натали на кухне, дым из трубы сносит к Каркефу (ветер с

запада: завтра будет дождь). Морис ходит взад-вперед перед калиткой, кидается ко мне, как только я возникаю в

его поле зрения, и говорит без предисловий:

— Так больше не может продолжаться, Иза. Натали со мной даже не разговаривает. Только что крикнула

Берте в двух шагах от меня: “Этот явился обедать! У нас для него эскалопа нет”. Я не хочу устраивать сцен, но с

меня хватит. Нам нужно уехать, Иза.

— И натравить на себя весь поселок! Вы об этом не подумали?

— Ты не будешь жить со мной. Я утром навел справки. Встретился с директрисой пансиона для девушек:

она готова принять тебя. Ты будешь жить у монахинь, а днем работать у меня.

Все чудно придумано для того, чтобы охранять меня по ночам и головой выдавать днем! Натали уже

стоит на пороге, выставив подбородок вперед, словно наш разговор наносит ей личное оскорбление. Моя

примиряющая миссия будет не из легких. Все-таки попробуем:

— Морис, я думаю, вам в самом деле лучше на цыпочках перебраться в Нант. Я пока уехать не могу:

Натали устроит скандал.

— Нет, — ворчит Морис, нервно утрамбовывая еще не подсохшую после ливня глину, — нет, я не могу

бросить тебя в этой трясине. Она тебя засосет. Если я не увезу тебя, я тебя потеряю, а я не хочу тебя потерять.

Неужели он что-то почувствовал? Он преграждает мне дорогу, и надрыв его голоса волнует меня больше,

чем мне бы того хотелось. К счастью, у меня под мышкой сегодняшняя почта… Деталь такого рода разрядила

не одну грозу, рассеяв внимание в трудную минуту. Морис хватает газету и машинально разрывает ногтем

обертку; а я прохожу мимо, держа кончиками пальцев письмо для Натали.

Двадцать метров рысцой — и вот уже я рядом с ней, под защитой от Мориса, который не повторит у нее

под носом то, что только что сказал. Но Натали, вокруг которой собачонкой вертится Берта, в не меньшей

ярости. Впившись глазами в марку — не алжирскую — она забирает письмо, не распечатывая, засовывает его в

карман фартука, хватает открытку от учительницы, чтобы изучить ее подробнее, бросает на стол и — дурной

знак — складывает руки на груди. Тотчас же она возвышает голос:

— Ты слышала, что этот сказал вчера вечером? Суди сама, была ли я терпелива! Я не хотела с ним

собачиться в доме плача. Но тут уж сил моих больше нет, объясни ты ему, пока не дошло до греха. Если он не

уедет, я поговорю с твоим отцом. Да что ж такое, Иосиф! Есть у него постель в Нанте или нет? Долго он еще

будет пачкать наши простыни?

Ее глаза, жесткие, как стекло, еще злее, чем ее слова. Но вдруг они прищуриваются и хитро блестят из-

под снисходительных век. Это я пробормотала:

— Вот именно, я только что пыталась…

— Попытайся еще раз, — говорит Нат, не желая выслушать до конца. — Попытайся. Ты над ним многое

можешь.

* * *

Мне даже тотчас предоставляется к этому случай. Морис подходит к нам, сминая газету. Он

поразмыслил, почувствовал, что я его избегаю, что я пытаюсь выиграть время, а время — я скоро это пойму —

как раз то, чего ему сейчас больше всего не хватает. Нат умолкает, подбадривает меня странной улыбкой, дает

мне выскользнуть в гостиную, куда Морис входит вслед за мной и прижимает меня к буфету:

— Мы уедем, дорогая. Ничего не говоря — так проще. Ты напишешь ей из Нанта, а я заеду за твоими

вещами.

Похищение: вот какой у нас план. Но, повторим еще раз, речь идет о серьезном умыкании:

— Я отвезу тебя в монастырь Святой Урсулы. Твой отец не откажет тебе в своем благословении, и через

три месяца мы поженимся. Затем я думаю оставить кабинет и уехать в Каза, там мне предлагают место

начальника юридического отдела консервной промышленности.

Тем временем, просунув свое колено между моими, положив руки мне на грудь — вылепленную по их

форме, — Морис гнет свое, пуская в ход свой лучший довод: тот, который доходит до моего тела и

перевешивает все остальные. Но власть, которую он обретает надо мной с первого прикосновения, послужит

как раз его погибели.

— Мы уедем, — повторяет он.

Его губы надвигаются на меня. Раз уж надо расставить все точки над i, чтобы мой ангел-хранитель был

уверен в том, в чем еще сомневается, раз уж надо дать ему в руки это оружие — пусть состоится этот последний

поцелуй. Что бы вы ни подумали, дорогой мой Морис, я сохраню о нем хорошее воспоминание: но в вечер

первого поцелуя вы причинили мне меньше зла. Ибо дверь открыта, и Натали, подкравшаяся в своих

предательских мягких туфлях, удовлетворенно на вас смотрит.

— Убирайтесь, — говорит она.

Если б я была на месте Мориса — ах! если б я была на месте Мориса! — я бы круто развернулась и

бросила ей в лицо: “Да, мы уходим, мадам Мерьядек. Уходим вдвоем, рука об руку, к счастливой звезде, как

поется в песне…” Но посмотрите на него, на моего адвоката! Он побелел. Он отпрянул от меня и пытается