Кока-гола компани

Наркологическое резюме Ёрана Пердссона как две капли воды походит на Симпелево. Приступы страха начали сильно его допекать лет девять тому назад, и из гордости он пытался избегать приема лекарств как можно дольше, но когда число приступов страха/паники достигло пяти или более в день — а отдельные приступы стали продолжаться по часу, а то и дольше — он обратился за помощью к доктору Фрисбергу. Во время приступов Пердссон испытывал затруднения с дыханием, у него появлялось ощущение, что голова вот-вот лопнет, а сердце неконтролируемо срывалось на галоп, и д-р Фрисберг сразу посадил его на 50 мг золофта в день. Надо сказать, так случилось, что друг Пердссона, отставник Службы собственной безопасности полиции, тоже страдал от приступов паники и проч., но из-за начинавшего развиваться Альцгеймера и вследствие приема ксанакса (альпразолама) испытывал сильнейшие припадки ярости. Это привело к тому, что он предложил Пердссону остатки своих запасов ксанакса задешево — Пердссон не долго думал, позволив убедить себя в том, что ксанакс по сравнению с золофтом куда как более мощная штука, — и на настоящее время уровень злоупотребления производителем моющих средств ксанакса достиг 3 мг в день — пока. До этого его сильно разочаровал золофт, которого он под конец съедал по 100 мг в день. Он пытался выполнять три пункта золотого правила эффективного расширенного приема золофта: 1) постоянно наращивай дозу золофта; 2) перейди на прием другого антидепрессанта, с иным механизмом действия, или 3) добавь небольшую дозу тразодона (25 мг в день) к своей привычной на данный момент дозе золофта (последнее сочетание привело к тому, что либидо у него просто зашкаливало, но, поскольку он уже не был ни молодым, ни привлекательным, он не знал, что и делать, чтобы удовлетворить свою восстановившуюся подростковую сексуальность; пришлось, как миленькому, перетерпеть). Но, в общем, раньше с ксанаксом ему дела иметь не приходилось; оказалось, что действует средство выше всяческих похвал, и сейчас он больший раб ксанакса, чем когда-либо был его рабом дружок из Службы безопасности. А надо сказать, друг этот справился с самыми жестокими из своих приступов паники при помощи старого доброго каннабиса, поскольку он имеет постоянный доступ в АФГАНИСТАН, как между собой называют склад хранения конфиската полицейские, и время от времени выносит каннабис оттуда в не поддающихся обнаружению количествах. Это единственное средство, которым он пользуется с тех пор, как отказался от ксанакса, за исключением вечера, который он провел в гостях у Густава Новеля, весьма провинциального, но тем не менее пользующегося спросом архитектора неодеструктивного толка, общего друга Ёрана Пердссона и детского психолога Берлица. Архитектор Новель пригласил их тогда на ужин, за которым присутствовали — в дополнение к троим вышеупомянутым (обязательным) — графический дизайнер Клас Фриц, а также еще один мужчина, декоратор интерьеров, незнакомый никому, кроме самого Новеля. Пердссон был исполнен сил — в этот период он принимал по 100 мг золофта/25 мг тразодона — и ему просто не терпелось дать выход распиравшей его сексуальной энергии, вызванной сочетанием золофта с тразодоном. Старина Пердссон с ума сходил от похоти и распланировал вечер тщательно. Перед тем, как началось застолье, пока Новель показывал какие-то свои эскизы в плане или еще какую-то дрянь такого рода, Пердссон, под предлогом того, что ему нужно в уборную, все в той же пропорции 100 мг/25 мг влил по дозе смеси во все десять бутылок Бувиньи, которые стояли открытыми для проветривания на столике для напитков, и поскольку никто не осмелился заикнуться о том, что у вина какой-то терпкий привкус — все же это было марочное вино — то в ходе ужина, где главным блюдом подавалась зубатка, все десять бутылок были осушены. Вот тут-то все и началось. Первым, когда Новель с уже водянистыми глазами и мокрыми губами подал коньяк, заерзал на кожаном кресле перед камином декоратор. Пердссон следил за приглашенными как ястреб, и когда движения декоратора приобрели недвусмысленный характер, он расстегнул пряжку ремня и со спущенными на лодыжки штанами проковылял к декоратору. Добравшись, он воткнул свой старый, но твердый пенис в рот декоратора, которого — согласно ожиданиям Пердссона — не пришлось дважды просить заглотить его целиком. Через несколько минут детский психиатр Берлиц плотно занялся анальной пенетрацией Новеля, используя соус к зубатке в качестве смазки. Отставной служивый, со своей стороны, улегшись на спину и задрав колени так высоко, как только позволяло его дрянное физическое состояние, отдал Ёрану Пердссону приказ «ДАВАЙ МЕНЯ В ЖОПУ ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ТРАХАТЬ В РОТ ЧЕРТОВОГО ГОМИКА НА КРЕСЛЕ!» И Пердссон не заставил себя просить больше трех раз, сменил жертву и пошел наяривать. Графический дизайнер Клас Фриц стоял все время, так сказать, за боковой и онанировал. Самой удачной комбинацией, которую шести похотливым мужикам со средним возрастом 57 лет удалось составить за те 3 1/2 часа, что они резвились, было сочетание Новеля и декоратора, каждый из которых был непреклонен во мнении о важности половой креативности. В этот вечер креативность нашла выход в форме того, что Новель отбежал к полке с журналами и принес, среди прочего, EXT/INT., VISUAL LINGO и ARCH.MAG, из которых он задумал сложить анальные дильдо, что он и осуществил, свернув журналы в виде конуса, окунув их в оливковое масло холодного отжима и введя их затем в заднепроходное отверстие декоратора. Декоратор реагировал следующим образом: «УЭЭЭОУАХХ!.. УАХХ!.. УАХ!.. ДА!.. УАХ!.. ЭТО ЧТО?.. ВИЖУАЛ ДИНГО УУХХ!??.. ДАА… УАХ… ВКАТИ МНЕ ВИЖУАЛ ЛИНГО В МОЮ ТЕСНУЮ ЗАДНИЦУ!.. ДАА…. УАХ… ХОЧУ ДИЗАЙН В ЖОПУ… ДАА!.. ЕБИ МЕНЯ А.Д. В ЖОПУ!.. ДА… ТРАХНИ МЕНЯ ЭКСТ/ИНТ-ОМ… НУУУ… ДААА… ХОЧУ ЕЖЕГОДНИК ДИЗАЙНА И АРХИТЕКТУРЫ В КИШКУ!.. НУУУ ЖЕ!..» Новель извел, можно сказать, все свое журнальное собрание, прежде чем декоратор, дернувшись, не произвел анально стимулированной эякуляции, растекшейся по тиковому полу.

Пердссоновский дружок из Службы внутренне-собственной безопасности спросил Ёрана позже, что это такое на них нашло тогда, и Ёран Пердссон стыдливо признался, что это он послужил причиной оргии; вот тогда-то отставник и отдарил остатки своих запасов ксанакса производителю моющих средств. После этого Ёран Пердссон совершенно переродился. Человек, годами отравлявший окружающим жизнь своими неврозами и беспричинными сменами настроения, внезапно стал чутким и легким в общении — травма из-за Спидо остается, возможно, тем единственным нарывом, который ксанаксу пока не удалось вскрыть — так что Пердссон считает целесообразным заглатывать 3–4 мг ксанакса ежедневно.

Симпель остановился на 2 мг в день, столько он принимает уже несколько лет. Взрывной темперамент Симпеля в том виде, как он проявляет себя сегодня, это просто семечки по сравнению с тем, по каким волнам его швыряло до того. В период взросления ему раз за разом ставили злосчастный комбинированный диагноз миодистрофия Беккера/синдром Туретта — хотя однозначными результаты анализов назвать было нельзя. Таким образом, в течение целого ряда лет Симпеля пичкали не теми лекарствами, что нужно, пока какой-то американец, подсевший на колеса, не рассказал ему, что ксанакс здорово помогает, независимо от того, чем человек болен. А заодно приемом ксанакса ему удалось свести почти на нет серьезные нарушения сна. И все это за смешную цену — попадания в цепи зависимости. В последние годы пилюли добывал Айзенманн, который пока еще облажался всего два раза — прошляпил сроки поставок; результатом этого явился такой приступ ярости со стороны Симпеля, что даже Лониль как собачонка жался к стенам типовой квартирки. Каждый раз сразу же после обеих допущенных Айзенманном промашек в его дверях возникала Мома-Айша со своим братом Ненезимом, всего через четыре месяца после ее отъезда переехавшим из Занзибара вслед за ней, по указанию папы Дэда — ведь должен же кто-нибудь присматривать за Мома-Айшей в этом большом мире; а что на роль этого кого-нибудь был выбран Ненезим, оказалось весьма кстати; голова Айзенманна вполне поместилась бы внутри одного из его бицепсов. В последний раз, ну то есть когда они второй раз заявились к Айзенманну, Мома-Айша вообще ничего не говорила, она предоставила Ненезиму разразиться потоком слов на каком-то занзибарском наречии, с вкрапленными то там, то сям «ксанаксами». Айзенманн ни хрена не понимал, но кивал и полностью соглашался. С тех пор, как Айзенманн приступил к обязанностям реквизитора, прошло всего пару недель; теперь до него дошло, что ему перепала самая вшивая работенка во всем проклятом концерне ЕБУНТ. Но у него и в мыслях не было из-за этого уйти с работы. Ему совсем не трудно понять вспышки гнева Симпеля из-за ксанакса (хотя ему и кажется, что засылать к нему нубийского брательника Мома-Айши было уж слишком и, может быть, даже не по-товарищески) — ведь и сам Айзенманн — не вполне невинная головушка, кушает антидепрессант буспар. Свой буспар и ксанакс Айзенманн обычно покупает у одного и того же чувака — иными словами, работа реквизитором не особо подогревает желание ограничить прием буспара, если принять во внимание, сколь часто встречаются Айзенманн и Колесник (поставщик). А это два раза в неделю. Самое меньшее. Выбор у Колесника самый экзотический во всей на хрен Скандинавии, и для такого податливого парня, как Айзенманн, стоять и смотреть, как Колесник взвешивает колеса самых разных цветов, не купив и себе заначечку, — это не фунт изюму.

Вчерашний вечер, то есть вечер после рабочего совещания, Ёран Пердссон провел дома в своей квартире. Он тщательно забинтовал след укуса, оставленный Лонилем на его икре. Тут он ощутил какое-то напряжение, и сначала попытался сам помассировать себе мышцы затылка, но вскоре перешел на классическую мастурбацию, единственный способ снять напряжение, а в дополнение к такой удачной идее он в течение 4 1/2 часов смотрел подряд сменяющие один другой порновидеофильмы, а также с аппетитом кушал ксанакс. Сегодня, в субботу 12-го декабря, он спит до трех часов дня.

СНОВА У СИМПЕЛЯ, МОМА-АЙШИ И ЛОНИЛЯ

Мома-Айша еще не заснула. Она лежит в своей двуспальной кровати в настоящем героиново-толерантном настроении и слушает Лониля, который как идиот стучит колпачком фломастера по экрану телевизора. Ей часто приходит в голову мысль, что героин делает тебя более толерантным, чем рождение ребенка. Время от времени она перекатывает голову влево, смотрит на Симпеля и поглаживает его по груди и по лбу. Он лежит совершенно неподвижно. Кажется даже, что он умер. Мома-Айше приходится пристально приглядываться к его грудной клетке, чтобы убедиться, что он на самом деле дышит. Время приближается к двенадцати, и Мома-Айша знает, что скоро он проснется. На тумбочку рядом с кроватью с его стороны, поверх штабелей всяческого подозрительного чтива (там всё, что угодно, от космологии Маврикия до научно-популярных трудов Ландау и Кумера) она поставила пузырек с ксанаксом, рядом положила его курительные принадлежности; ей-то хорошо известно, что после 8–9 часового сна действие ксанакса на его центральную нервную систему ослабло; баланс (или дисбаланс) веществ необходимо восстановить, как только он проснется, хотя бы ради лада в семейной жизни.

Несколькими минутами позже Симпель распахивает глаза и приподнимает верхнюю половину тела, как вампир в гробу. Он уж начинает было ругаться и шипеть, но тут его взгляд, светящийся недостатком химического стимула, падает на пузырек с ксанаксом; он хватает пузырек и, спотыкаясь, бредет через гостиную в ванную. Он заглатывает 1 мг, выливает поставленный Мома-Айшей кофе и ставит свежий. В бестолковом хождении голышом и курении, пересыпаемыми ругательствами, проходит более четверти часа, и тут он замечает Типтопа, который сидя спит на дерматиновом диване в верхней одежде, опустив подбородок на грудь. «Торчок чертов», думает Симпель, идет в спальню и натягивает на себя привычный камуфляж нормального человека. Застегивая штаны, он ухватывает рукой жир на пузе, скромненькая такая жменька, и думает про себя, что в общем и целом совсем не плохо для сороковника суметь набрать так мало лишних килограммов, но, в общем, один черт, думает он, чихать я хотел на то, как я выгляжу, думает он дальше, и гонит от себя все мысли, пока взгляд его не упирается в голую Мома-Айшу; тогда он думает, что ему чихать и на то, как она выглядит, но то, что она выглядит так, как выглядит, тоже не лишнее. Потом он уходит в гостиную.

— Лониль, есть хочешь? Карпаччо?

— Ага.

Симпель приносит чашечку кофе для себя и полностью забывает о еде. Затем он усаживается на диван рядом с Типтопом и курит. Ксанакс начинает проникать в спинной мозг, и он чувствует себя окей. Задевает Типтопа коленом, и секунды через три-четыре Типтоп реагирует на толчок. После долгих неудачных попыток он приоткрывает глаза, еще дольше старательно фокусирует взгляд и, сумев в конце концов навести его с необходимой резкостью на лицо Симпеля, издает нечто среднее между хмыканьем, стоном и улыбкой.

— Приветик, говорит он.

— Что, спишь, значит, сидя, торчок чертов, говорит Симпель.

— Ммм…

— Мог бы уж для приличия уличную обувь снять.

— Ммм… кивает Типтоп.

— Так какого черта ты тут расселся, а?

— Ээээ… яааа…, говорит Типтоп в нос голосом героиниста.

— Не, блин, это я так, прикалываюсь, Типтоп, детка… Я, мать твою, высоко ценю, что ты зашел на мой день рожденья, не все его помнят, это ты, блин, так и знай, ты меня просто удивляешь иногда, Типтоп, блядь, спасибо тебе. Каско, едри его, и не вспомнит небось.

Симпель улыбается Типтопу необычно приветливой улыбкой.

— Ааэээблин… да ничего. Не стоит благодарности… Симпель. Поздравляю, кореш…

— Ах ты сука врун поганый, не пизди сволочь чертова, Типтоп, блядь, никакой у меня сегодня к черту не день рожденья, ты, мать твою, жополиз засраный, Типтоп, ну ты и слизняк. Елки зеленые, Типтоп, я даже и не подозревал, что ты такой сучий лицемер, да уж черт подери…

— Да ну, брось ты. Симпель, ну че ты зудишь, хрен, что у меня, список, что ли… всяких там дней рожденья у народа… юбилеев, всякого фуфла… че уж ты так из-за этого расходился, подумаешь…

— Заткнись, я собирался проверить, какой же ты трус на самом деле, и уж ты не подкачал, всем трусам трус, да, стыдно. Мразь ты.

— А чё я?

— Да ты врешь как сивый мерин… просто так, на ровном месте… трусливый подонок…

— Да ладно… ладно… ладно… ну, ты победил, Симпель… Поздравляю от души. Я трус. Ну и что из того, мать твою?

Типтоп кладет на стол прощальную записку от Катрины Фэрёй; он так и заснул, с запиской в руках. Симпель вскидывается:

— А это что такое? Поздравительная открытка для меня?

— …А хрен его знает… нашел это в рюкзачке твоего черномазенького отпрыска. Типтоп кивает на Лониля, который снова зачирикал чистое оконце на экране. Симпель смотрит на мальчонку, смотрит на экран, начинает вопить: «…Лониль! Офигеееел! Да ты что себе…», но снова смотрит на листок и совершенно забывает о выволочке. Он читает записку про себя, время от времени восклицая что-то.

— … Ни фига!?.. Ну и черт!.. больше вы от меня ничего не дождетесь?!.. Че?.. Во блин!.. Прощайте?.. Катрина Фэрёй?!.. Типтоп… ТИПТОП!.. Откуда у тебя эта бумажка? ЭЙ, ТЫ!?