Кольцевой разлом

– Вперед!- моля Бога, чтобы его услышали, рявкнул полковник.
– Вперед, прорвемся!

Он вскочил на ноги и что было сил ринулся к повороту - туда, где еще сплетались во мгле языки огня и человеческие тела горели в багрово отсвечивавшей воде. На бегу он оглянулся и порадовался тому, как много людей еще уцелело и бежит за ним. Раненые и те, кто получил контузию от пуль, не пробивших бронежилет, тоже поднимались и кое-как ковыляли за всеми, боясь остаться во мраке этого страшного тоннеля. В них никто не стрелял, и полковник решил было, что весь противостоявший им заслон погиб, но и этой надежде пришлось пойти прахом. Едва отряд миновал изгиб тоннеля, как всплески десятков бегущих ног, казавшиеся громкими в наступившей тишине, тут же похоронил под собой внезапно обрушившийся грохот залпа. Несколько десятков стволов били почти в упор, бледно-голубое пламя пульсировало и билось совсем рядом, бросая неверные отсветы на ослизлые кирпичные стены, и полковник даже сквозь грохот явственно слышал глухой стук пуль, пробивающих бронежилеты и тугую человеческую плоть. Бойцы полковника вскинули оружие и тоже открыли огонь в упор. Укрываться было некуда и некогда - люди, стреляя, вопили от ужаса, ожидая неизбежного попадания ответной пули, и валились, словно скошенная трава. И вдруг неподалеку рявкнуло, дохнуло жаром, и полковнику показалось, будто у него лопается голова. От нестерпимого жара он бросился в сторону, но налетел на стену. Сзади до него тоже докатился грохот стрельбы - это зашедшие с флангов боевые группы из боковых проходов ударили перекрестным огнем отряду в тыл. Этот удар оказался весьма своевременным - еще немного, и люди полковника, которым нечего было терять, могли смять противника, преграждавшего им путь, но тут в гуще отряда разорвался огнеметный заряд, и охваченные пламенем люди с ревом заметались во мраке, а другие шатались, спотыкались и падали, оглохшие и ослепшие от вакуумного эффекта. Теперь град пуль поливал и передние, и задние ряды отряда - слыша сзади предсмертные крики и всплески падающих в воду тел, те, что находились впереди, утратили наступательный пыл и отстреливались с отчаянием обреченных, ежесекундно ожидая пули в спину. Как то ни странно, никто не пытался сдаться, хотя после нападения с тыла положение отряда полковника стало явно безнадежным. Там и сям горели не полностью погрузившиеся в воду трупы, освещая зловещим пламенем своды тоннеля, и по стенам перебегали отсветы пламени, вырывавшегося из автоматных и пулеметных стволов; пользуясь этим неверным освещением, люди полковника срывали с голов и швыряли в воду бесценные приборы ночного видения, предпочитая встретить смерть без этой досадной обузы. "Сдавайтесь,- хрипел полковник,- ну что ж вы не сдаетесь? Вы же за деньги здесь, зачем вам подыхать? Сдавайтесь, мать вашу!" Из ушей у него текла кровь - его барабанные перепонки не выдержали вакуумного эффекта от разрыва очередного огнеметного заряда, и он сам не знал, кричит он или только беззвучно шевелит губами, тем более что голосовые связки он сорвал еще раньше, отдавая команды, которых никто не слушал. Полковник, сидя у стены и посылая очередь за очередью по темным фигурам, то появлявшимся, то пропадавшим при колебаниях освещения, словно забыл, что и сам он оказался в этом тоннеле из-за денег и, следовательно, имел полное моральное право сдаться. Беда заключалась в том, что военнослужащие некоторых советских элитных частей, ставших потом российскими, просто плохо знали, как это делается - каждого из них готовили таким образом, чтобы он даже в безвыходном положении, даже умирая, оставался костью в горле для противника. Полковник подумал, что неплохо бы ему самому подать своим подчиненным пример сдачи в плен, но вместо этого машинально прицелился и дал очередь. Было видно, как темная фигура тяжело рухнула в воду. Звуков полковник уже не слышал, потому он и не уловил момента, когда наступила тишина - его бойцы перестали отстреливаться. Однако полковник заметил, что в тоннеле стало заметно темнее - противник тоже прекратил стрелять и выжидал. Через некоторое время по воде зашлепали шаги и темные силуэты начали приближаться, но оставшиеся в живых бойцы ударили по ним из автоматов. Раздались крики боли, и одновременно с ними во мраке вновь заплясало бледное пламя, вырывающееся из десятков стволов. Совсем рядом с полковником сверкнуло несколько гранатных разрывов, чудом не зацепив его осколками, поднялись клубы пара и пороховых газов. Полковник привычно стер с лица брызги, но на сей раз ладонь его сделалась липкой, и, взглянув на нее, он понял, что в лицо ему брызнула кровь. Он огляделся, но не увидел, кого убило рядом с ним - только черная вода маслянисто колыхалась вокруг неподвижных человеческих тел. Течение мало-помалу подволакивало их друг к другу, сцепляя трупы в целые острова. На некоторых мертвецах еще тлела одежда, но это лишь подчеркивало темноту, наступившую после прекращения стрельбы. Полковник надвинул на глаза прибор ночного видения и увидел, как светящиеся фигуры вновь осторожно двинулись вперед. Они приближались, но по ним никто не стрелял. У полковника кончился последний магазин с патронами, он опустил в воду свой небольшой ладный автомат и разжал пальцы. Затем он нащупал на поясе сумку с гранатами и вытащил две гранаты. Он не думал о том, как бы подороже продать свою жизнь, и вообще не думал о смерти. Мысли его работали в другом направлении - как бы причинить наибольший урон противнику. Вскочив на ноги и одновременно выдернув зубами чеку, он швырнул гранату в наступающих и тут же снова плюхнулся в воду. Однако это его движение было слишком заметным, поскольку вокруг полковника больше никто не двигался. Стрелок, заметивший то место, где залег полковник, трассирующей очередью показал его своим товарищам. Огненные иглы вонзались в темную воду, в неподвижные массы человеческих тел, скрещивались и сплетались в одну смертоносную струю. Наконец стрелки вновь двинулись вперед, прикрывая собственное движение огнем по тому месту, где находился их враг. Поднять голову под таким сосредоточенным огнем мог бы только самоубийца. Самоубийцей полковник не был, однако он не собирался ждать, пока его пристрелят, как собаку, подойдя вплотную. Поэтому он оперся о мертвеца, приподнялся и занес руку для броска. Последним, что он увидел в жизни, были беззвучно мерцающие бледно-голубые огни - в следующее мгновение две пули попали ему в лицо, и он рухнул ничком на труп своего бойца. Осколки его собственной гранаты, выпавшей из ослабшей руки и разорвавшейся совсем рядом, впились в его бронежилет, рассекли шею, искромсали ноги, но полковник Дубинин этого уже не почувствовал.

Капитан Ищенко, объехав с проверкой боевые позиции по линии Садового кольца, вернулся на командный пункт и застал Корсакова за просмотром по видеомагнитофону кассеты с собственным выступлением.

– Очень неуверенно себя чувствую, когда смотрю,- пожаловался Корсаков.
– Не могу понять, откуда режиссеры знают, что хорошо, что плохо, как надо делать, а как не надо. Я, например, не знаю, хорошо я выступаю или плохо. Все время кажется, будто я не сказал чего-то очень важного.

– Если говорить обо всем, что в стране плохо и что надо менять, можно проговорить целый день,- сказал Ищенко.
– Надо сказать главное: нынешнюю власть пора скинуть. За что - народ и сам знает.

– Ничего не объяснять тоже нельзя,- возразил Корсаков.
– Люди решат, что их принимают за идиотов.

– Ну думай, Федорыч,- вздохнул Ищенко.
– На то ты у нас и голова.

– Думать уже поздно,- сказал Корсаков.
– Кассета пошла в народ.

– Как пошла?- удивился Ищенко.
– Когда же ее показывали?

– Центральные телекомпании ее так и не показали, потому ты ее по телевизору и не видел,- объяснил Корсаков.
– Заявляют, что не хотят предоставлять эфир террористу - террористам, мол, только того и надо.

– Да?!- возмутился Ищенко.
– А Басаева в свое время по всем каналам крутили сотни раз! Ну и суки!

– Их можно понять,- заметил Корсаков.
– Люди вкладывают деньги в телевидение не для того, чтобы оно показывало то, что им не нравится. А тут какие-то вооруженные бандюги прямо заявляют: телевидение, дескать, надо реформировать, чтобы оно отражало не только мнение тех, кто его купил. Басаев-то не посягал на такие устои.

– Им, видите ли, острые материалы нужны, сенсации!- не унимался Ищенко.
– Они, видите ли, хотят информировать зрителя! Ну вот и информируй! Материалы - острее не бывает! Так нет же - богатый дядя цыкнул, и все!

– Да чего ты так разволновался? Ты что, не знал, что телевидение у нас продажное?- удивился Корсаков.
– По-моему,сейчас это уже всем понятно.

– Да зло берет,- пробурчал Ищенко.
– Надо же, какие суки! И президент тоже хорош: недавно видел его по телевизору, так он сказал, что правильно нас не показывают. У нас, говорит, была безграничная свобода, показывали все подряд, вот террористы от такой свободы и распоясались. Пожестче, говорит, надо.

– Ну, Бог с ними, пусть они решают, что им надо, а кассеты наши тем не менее пошли. Во-первых, за рубежом, благодаря нашему французскому другу, во-вторых, кабельные телестудии ее крутят, в-третьих, провинциальное телевидение... Людей за это выгоняют с работы, а они все равно крутят. А кое-где народ даже бастует под лозунгом:"Хотим знать правду о событиях в Москве!"

– Федорыч,- осторожно начал Ищенко,- я вот чего боюсь... Сейчас народ бастует, потому что хочет знать про наши дела. А потом начнет бастовать в нашу поддержку, а потом начнет начальство громить, а потом плохих людей на фонарях вешать. Такая революция начнется - не дай Бог!

– А я не особенно этого боюсь,- спокойно сказал Корсаков.
– У каждого человека есть право на восстание. Правда, если в результате этого восстания получается не то, чего человек хотел, то тут уж ему надо пенять на себя. Но право на восстание остается. Это самое коренное право - все другие права можно отобрать, а его не отберешь. Человек должен заявлять о своем достоинстве, пусть даже в самых жестоких и нелепых формах - все равно это достойно уважения. Он должен отстаивать свое достоинство, даже если весь мир в результате рухнет.

– Да надоели уже эти российские революции, Федорыч!- взволнованно произнес Ищенко.
– Опять все разорят, опять потом будут десять лет отстраивать. А народу сколько загубят! У нас ведь иначе не бывает.

– В нашем конкретном случае не хотелось бы, конечно, большой заварухи в стране,- сказал Корсаков.
– Но не стоит ставить все с ног на голову: виноваты в этом будем не мы - мы только напомнили народу о его достоинстве. Виноваты будут те, кто это достоинство ущемлял, кто употреблял власть во зло.

– Какая разница, кто будет виноват?- возразил Ищенко.
– Какая разница, во имя чего все это разразится? Важно то, что много бед произойдет.

– Нет, не говори, разница очень большая,- поправил его Корсаков.
– Но смуты и кровопролития, конечно, не хотелось бы. Будем надеяться, что нам удастся вовремя остановиться и остановить других. Но сейчас у нас другие задачи - не позволить, чтобы нам силой заткнули рот. Мы заставим нас выслушать, а там пусть народ решает.

Зазвонил стоявший на столе телефон. Корсаков крутанулся вместе с вертящимся креслом и снял трубку. Некоторое время он слушал, затем недоуменно произнес:

– Какие шпионы, о чем вы?.. Да перестаньте, тут в Центре шпионов и так полно, зачем новых перебрасывать, да еще таким дурацким способом. Рвутся ко мне? А откуда они меня знают? Ну, везите их ко мне, разберемся,- Корсаков повесил трубку и пояснил: - Неустроев поймал каких-то людей, которые дали денег водителю "скорой помощи", чтобы он перевез их через Садовое кольцо. При проверке их, естественно, сразу задержали, да они и не пытались скрыться. Требуют встречи со мной, говорят, что я их знаю. Кто бы это мог быть?- Корсаков задумался и потом с усмешкой сказал: - А, ну, кажется, догадываюсь. Тем более если с ними женщина... Пошли во двор, капитан, обеспечим гостям достойную встречу. Ты только держи меня, чтобы я им морды не набил.

В гулком дворе стояла обычная тень и было прохладно, несмотря на стоявшу. жаркую погоду. Прохаживавшиеся вдоль стен дома охранники подобрались и выжидательно посмотрели на Корсакова, но тот успокоительно махнул им рукой. Через некоторое время в подворотню въехали два "уазика" и остановились посреди двора. Из передней машины вылез капитан Неустроев, подошел к Корсакову и доложил:

– Задержаны четыре лица без документов. Пытались пересечь запретку, то есть Садовое кольцо, используя машину скорой помощи. Водитель мною также задержан. Нарушители требовали встречи с вами, поэтому я счел нужным сообщить...