Колдунья-индиго

Глава 21

У парадного входа в никандровский особняк Глеб чуть ли не нос к носу столкнулся с Юлией, точнее с Усладой и Русланой, которых их заботливая хозяйка выводила на прогулку. Натянув поводки, собачки радостно приветствовали доброго знакомого, повизгивали, обнюхивали его ботинки и, вставая на задние лапки, передними доброжелательно разглаживали Глебовы брюки. А Глеб, присев на корточки, ласково собачек гладил и умильно сюсюкал:

— Ах вы мои крошечки, девочки дорогие, какие вы хорошенькие, красивенькие, как я рад вас видеть, — и при этом незаметно косился на Юлию: произвели ли благоприятное впечатление его подхалимские речи на привередливую хозяйку Уси и Руси?

Но лицо Юлии не осветилось ответным умилением. Напротив, сурово поджав губы, она скептически заметила, что некоторые неуемные представители мужского пола постоянно проявляют нездоровый интерес к любым девочкам, как бы их ни звали: Услада, Руслана, Марфа или Дуня…

Глеб выпрямился, вежливо поклонился хозяйке милых собачек и, извинившись, что вынужден ей слегка возразить, объяснил, что если к некоей прекрасной особе прекрасного пола, а также к малым друзьям и подругам человека, которым посчастливилось оказаться на ее добром попечении, он проявляет и не может не проявлять самых возвышенных и теплых чувств, это уж не в его власти, то интересоваться кем-либо еще его могут заставить только суровая служебная необходимость и приказы вышестоящего начальства, которые он вынужден выполнять, как бы его душа этому ни противилась! Но и выполняя свои неприятные служебные обязанности, он постоянно думает и мечтает о некоей особе, которая сразила его своей красотой и добротой, всецело разделяет ее благородные устремления спасать малых сих и покровительствовать беззащитным и сирым братьям и сестрам нашим меньшим. В доказательство искренности и справедливости своих слов Глеб вручил Юлии адрес престарелой юной энтузиастки Надежды Петровны и, скромно умаляя свои заслуги (на его месте так поступил бы любой гринписовец!), рассказал, как ему удалось спасти от несчастий бездомной бродячей жизни нежных хвостатых крошек и удержать их терпящую финансовые затруднения хозяйку от вынужденного, но тем не менее недопустимо жестокого поступка. Здесь Глеб счел необходимым слегка покривить душой и умолчать об ужасном помойном ведре, в хладных темных недрах которого должна была оборваться жизнь хвостатых малышей, и сказал, что их собирались только отнести куда-нибудь поближе к проезжей дороге в надежде, что найдутся доброхоты, желающие их приютить. Он побоялся, что, если Юлия узнает, как Надежда Петровна собиралась решать проблему кошачье-собачьего перенаселения, гнев ее будет ужасен и она натравит на престарелую энтузиастку не только Гринпис, но и правоохранительные органы! Не дай бог, бабку еще засудят! А умалчивая о запланированной жестокой акции, Глеб надеялся, что Юлия не только заберет малышей в свой приют, но и окажет материальную помощь их хозяйке, чтобы впредь она имела возможность содержать вновь народившееся молодое поколение друзей и подруг человека в домашних условиях. Заодно Юлия более благосклонно отнесется и к нему, как к некоторым образом спасителю потенциальных хвостатых беспризорников.

И надежды его оправдались! Хотя в ответ на его льстивые речи Юлия недоверчиво хмыкнула и довольно небрежно заметила, что она не знает, какой именно особе Глеб посвящает свои дифирамбы, и может только надеяться, что некоему представителю неполноценного мужского пола все же хватит ума, обжегшись на ворожбе довольно глупой колдуньи Марфы, хотя бы подуть на эзотерический кипяток Дуни, колдуньи куда более хитрой и пронырливой. Но во время этой отповеди голос ее звучал гораздо мягче, и она искоса бросала благожелательные взоры на печальника горя кошачье-щенячьего. Затем Юлия, привыкшая мгновенно переходить от слов к делу, позвонила по мобильнику смотрителю своего приюта и отправила его с большой корзиной и энной суммой денег в спасательную экспедицию за обреченными, как она думала, на беспризорничанье котятами и щенятами.

Глеб хотел продолжить воспевание высоких нравственных качеств и несказанной красоты кошачьей благодетельницы, но, подняв глаза вверх, вдруг увидел выглядывающих из окна второго этажа Горюнова и Новикова. Горюнов улыбался, ободряюще подмигивал и кивал головой, как бы поощряя бывшего друга не тратить лишних слов, а поскорее переходить к конкретным действиям. Новиков, напротив, смотрел на Глеба с заметной тревогой во взоре, укоризненно качал головой, призывая его к осторожности, и даже ребром ладони провел себе по горлу, как бы напоминая об инстинкте самосохранения, совсем не лишнем, по его мнению, для Глеба в данной ситуации.

Панов поперхнулся на полуслове. Ему вдруг припомнилось, как он легкомысленно проигнорировал предостережения Новикова в отношении Юлии и предупреждение самой Юлии о Марфиных колдовских способностях и чем это легкомыслие для него обернулось. Теперь Юлия предупреждает его о еще более опасных оккультных способностях Дуни. Что же? Обнаружилась уже третья девушка — индиго-колдунья? После знакомства с Юлией накатили Амур, Эрот и Гименей, поговорил с Марфой — в воображении, как живые, картины из Древней, Средней, Новой и Новейшей истории. Это все объяснимо: Юлия кроме собако— и кошколюбства, интересуется античной культурой. Не зря она любимую кошку назвала Клеопатрой, а кота Брутом. Отсюда и увлечение древнегреческой мифологией. Марфа — историк по образованию, а ее хобби — колдовская религия вуду. Вот и получился историко-колдовской симбиоз. Неизвестно, какое хобби у Дуни, но интерес молодой и красивой девушки угадать несложно. С младых ногтей наглядевшись дома по телевизору на пышный праздник жизни новорусского бомонда, юная провинциалка твердо уяснила — для этого большого ума не надо, — что приобщиться к этому пожизненному карнавалу голландских цветов, французских духов, Рублевских особняков, импортных «бентли» и «мерседесов» и личных экспрессов, она может только двумя способами: или стать модной поп-певицей, или состоятельный бизнесмен на ней захочет жениться. Эти две дороги, два пути безотносительно к наличию или отсутствию вокальных способностей по большей части совпадают, и оба или обе ведут в райский сад вечного шопинга, неувядаемой салонокрасотной молодости и круглогодичного курортного блаженства на Багамах, во Флоридах и в Куршавелях.

И стиснутая в вагоне метро, как шпротина в банке, юная провинциалка невольно начинает размышлять о несправедливостях бытия. Почему одной достается муж-миллиардер с особняками, яхтами и личными боингами, а другой — инженер с ограниченными транспортными, жилищными и финансовыми возможностями, а правильнее сказать — невозможностями. Или полицейский, что нисколько не завиднее. И это еще в лучшем случае! А про худший вариант не хочется и думать! Мало ли мужей, пополняющих общую семейную копилку только опорожненной стеклотарой?! Представишь такую «половинку» и вздрогнешь!.. А дома, налюбовавшись по телевизору поп-дивами и ВИП-дамами и сравнив их образы с собственным изображением в зеркале, подмосковная красавица со всем объективным основанием воскликнет: «Если не я, то кто же?!» И подобно одному выдающемуся американцу провозгласит: «У меня есть мечта!» И станет бороться за осуществление этой прекрасной мечты, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые золотые денечки. А если юная мечтательница с генами или под воздействием экологически модифицированной среды обитания приобрела еще и экстрасенсорно-индиговые способности, достижение намеченной цели возможно даже без той внешней привлекательности, которой природа щедро наделила Дуню. Эту необыкновенную магическую силу женского обаяния давно уже приметили, отметили и воспели в письменном народном творчестве очарованные и околдованные мужчины:

Я гляжу ей вслед — ничего в ней нет,

А я все гляжу — глаз не отвожу…

Тра-та-та!

Вот тебе и «тра-та-та»! Видит же обольщенный поэт, что девица, мягко выражаясь, так себе, а ничего с собой поделать не может. Добавьте теперь этой обольстительной эзотерической особе еще и Дунину внешность — и богатенькому Буратинке зададут такого «тра-та-та», что от загса он не отвертится! И Дунина ворожба гораздо опасней Юлиных платоническо-мифологических и Марфиных бескорыстно-исторических наваждений, потому что Дунино колдовство в отличие от Юлиного и Марфиного подкреплено материальным интересом. Но тут не было бы счастья, да несчастье помогло: Глеб со своей общагой и капитанской зарплатой Дуне и даром не нужен! На фиг ей такого незавидного жениха околдовывать?

Внезапная задумчивость обольстителя Услады и Русланы не осталась незамеченной — Юлия удовлетворенно улыбнулась. Замешательство Глеба она отнесла на счет убедительности своей отповеди, и смущение обличенного поклонника пришлось ей по душе. Всякой девушке приятно, когда в споре с молодым человеком последнее слово остается за ней, а собеседник, соответственно, вынужден молча стоять с обалделым видом и выпученными глазами. Величественно кивнув головой на прощанье поверженному оппоненту, победоносная обличительница удалилась в сторону своего собачьего приюта, утаскивая за собой на поводках Усладу и Руслану. Собачки упирались и оглядывались на полюбившегося им ласкателя-льстеца. И только без лести преданный верный Брут, подрожав хвостом, бескомпромиссно запечатлел на Глебовом ботинке триумф воли своей хозяйки.

Проводив уходящих поклоном, доброй улыбкой и помахиванием ладошкой, Глеб дождался, когда и замыкающий процессию непреклонный Брут скроется за углом дома, сорвал пучок травы и вытер с ботинка его памятный подарок. Затем он вошел в особняк, поднялся на второй этаж и вошел в комнату, где его уже ждали добродушно улыбающийся Горюнов, с мрачным ехидством кривящий губы Новиков и благожелательно-нейтральный Курсаков. Доложив руководителю следственно-оперативной группы Курсакову о новом возможном фигуранте по делу об убийстве Никиты — Григории Цаплине (такова была фамилия Анны Ивановны) и разрыве их родственных связей с Оксаной, Глеб сообщил, что ему следует немедленно выехать в Разнесенск для поисков и допроса Дуни, от которой уже поспешила откреститься артюнянцевская служба безопасности. И это обстоятельство только усиливает подозрения в ее адрес.

Курсаков одобрил его действия и дальнейшие планы: расследование сдвинулось с места, появились перспективные фигуранты, и это радует. А потом заботливо поинтересовался, чего он такой смурной. Поколебавшись, Глеб все-таки решился поведать коллегам о своих эзотерических галлюцинациях. Мало ли что с ним может случиться после разговора с Дуней… Родственница самого Артюнянца, конечно, очаровывать его не станет, но вот насчет околдовывания такой уверенности нет. Если предупреждения Юлии справедливы и Дуня по части индиго и черной магии вуду окажется такой же докой, как Марфа, она может не ограничиться безобидными наваждениями из жизни мифологических персонажей в Юлином стиле, да и к Марфиным историческим фата-морганам способна добавить от себя еще столько вудизма, что неизвестно, как это подействует на психику обэкстрасенсоренного. А то, что Марфины наваждения имели реальную связь с действительностью и оккультную — с ноосферой, доказывают миражные картины бегства от царского гнева далекого пращура Глеба — княжеского сына Удала Панова в компании с князем Курбским и стремянным Василием Шибановым к ливонцам. В дальнейшем эмигрировавший Удал Панов стал родоначальником аристократической французской династии виконтов д\'Ал де Ла Панини. Наследники титула виконтов по традиции всегда именовались Глебиусами — в старорусском произношении — Глобусами. И Глеб сам счел бы эти картины фантасмагорическим бредом, если бы в семейных преданиях Пановых не упоминался некий француз — аристократ, посетивший их семью в далекие двадцатые годы прошлого века. Престарелый виконт назвал дедушку Глеба наследником и продолжателем аристократического рода де Ла Пини, или Делапани, и просил именовать всех первенцев в семье Глобусами (тетушка, с которой беседовал виконт, была глуховата). Мама Глеба, кстати, урожденная Шибанова, имя «Глобус» отвергла, а компромиссное «Глебиус» согласилась признать условно, то есть по привычной для нее как учительницы формуле: три пишем, два в уме. Так с мужем и договорились. «Глеб» в свидетельство о рождении пишем, а «Глебиус» в уме. Теперь из Марфиных наваждений выяснилось, что Глеб никакой не Глобус и не де Ла Пини или Делапани, а виконт Глебиус д\'Ал де Ла Панини, наследник и продолжатель древнего аристократического рода — с российской стороны князей Пановых, а с франко-итальянской — виконтов д\'Ал де Ла Панини. И получить эти сведения Марфа могла только эзотерическим способом из ноосферы, потому что все Пановы, и Глеб в их числе, до сих пор свято хранили эту семейную тайну.

Курсаков и Горюнов слушали Глеба с усмешкой, хотя Курсаков в то же время неодобрительно покачивал головой: дескать, шутить и придуриваться сейчас негоже. Как-никак расследуем дело об убийстве человека, а не о краже бутылки водки из ларька… Но постепенно улыбки сползали с лиц пановских коллег и сменялись настороженностью и даже некоторым испугом, смешанным с сочувствием. Когда Глеб завершил свой рассказ, Курсаков ободряюще похлопал его по плечу и успокоил:

— Ничего страшного, со всяким может случиться. Работа у нас такая, нервная, напряженная. А ты, Глеб, вдобавок уже который год трудишься на пределе сил, без выходных, без всякого отдыха, а во время отпуска вкалываешь в бригаде шабашников. Пора тебе подумать о своем здоровье и завязывать с работой на износ. Бери настоящий отпуск, поезжай в санаторий — подлечишься, отдохнешь, и все наладится. В конце концов, лучше жить в общаге, но здоровым, чем блаженствовать в собственной комнате с мозгами набекрень.