Колесо Фортуны

– Какой барин? Что вы опять глупости говорите?!

Девочки не очень хорошо знали, где находятся Ганыши, зато прекрасно знали, что никакого барина там нет и быть не может, но они, по юности, были сердобольнее своей суровой наставницы и наперебой заверили:

– Мы передадим! Передадим, бабушка! Честное пионерское, передадим!

– Ну и ладно, - облегченно вздохнула Лукьяниха и закрыла глаза.

Римма Хвостикова, покусывая губу, раздумывала.

С одной стороны, они шли в поход и его следовало продолжать, тем более что до границы района осталось совсем немного, с другой стороны, оставить в поле больную старуху - негуманно.

– Идите на дорогу, - сказала она, - останавливайте машину.

Первую остановить не удалось - она шла на такой скорости и так рявкнула сигналом, что пионеры испугались и расступились. Но, завидев вторую, они выстроились цепочкой поперек дороги и взялись за руки. Машина остановилась, шофер высунулся из кабины.

– Вы что балуете? По шеям захотели?

– Там старушка лежит... В больницу надо!

– Только у меня и делов, что старух возить, - сказал шофер, но парень он был добрый, а машина пустая, и он пошел вслед за пионерами.

– Да, доходяжная старушка, - сказал он, увидев Лукьяниху, оглянулся в поисках помощника, но даже сама Римма Хвостикова не показалась ему для этого пригодной, поэтому поднял старуху сам и понес к машине.
– А вы чего?
– сказал он, уложив Лукьяниху на днище кузова.
– Садитесь тоже.

– Мы должны дальше идти.

– Чтобы с меня спрашивали, где, как да почему? Вы нашли, вы и сдавайте. Мне милиции и так хватает, по завязку...

Машину трясло на старой, разбитой дороге, но это бы ничего, если б не старушка... На нее пионеры старались не смотреть и смотрели по сторонам, хотя смотреть по сторонам было решительно не на что. Одна пионерка не выдержала, оглянулась. Голова Лукьянихи болталась, как привязанная, рот провалился, глаза безжизненно смотрели в небо.

– Ой, девочки, - испуганно сказала пионерка.
– Ой, девочки!
– закричала она и, уткнувшись лицом в согнутый локоть, заплакала.

Остальные посмотрели тоже и тоже начали плакать.

Мальчики супились и крепились, но и они были недалеки от того, чтобы зареветь. Римма Хвостикова постучала по крыше кабины. Машина остановилась, шофер выглянул в окно.

– В чем дело?

– Умерла. Умерла она...

– Так а я что, доктор?
– озлился шофер.

Гремя и подпрыгивая на булыжнике, машина покатила дальше, в Иванково.

Вася Кологойда сразу узнал ее в погребе, который местной больнице служил моргом.

– Она самая, - сказал он, вернувшись в отделение милиции.
– Проживала в Ганышах. На моем участке.

– Тогда вот, принимай по описи все ее имущество, - сказал дежурный и протянул старухин узелок.

От старой-престарой квадратной книжки шибанул резкий запах книжного тлена. Она была переплетена в растрескавшуюся, побуревшую от времени телячью кожу и оказалась не печатной, а рукописной. В начале были вложены какие-то исписанные листки. Ни книга, ни листки не произвели на Васю Кологойду впечатления - но на листках лежала новенькая сторублевка.

– Ага! Значит, не сбрехал...

– Кто?
– спросил дежурный.

– Да есть там у нас один ворюга недоделанный... А он с этой старухой был связан...

– Выходит, ты в курсе? Ну и лады, сам это дело закроешь.

– Само собой. Только застали-то ее еще живой? Неужели ничего не спросили?

– Ну вот же протокол... Сказала пионерам, чтобы свезли в Ганыши и отдали какому-то старому барину.

Ерунда на постном масле. Видно, у старухи перед смертью мозга за мозгу заскочила.

– Не иначе, - раздумчиво покивал Кологойда.
– Ну ладно, привет! сказал он, опуская ремешок фуражки под подбородок.

Лукьяниха была мертва, и меньше всего в смерти ее повинен был Вася Кологойда, но его не покидало сознание своей вины, вины в том, что недодумал, недоделал и потому не предотвратил...

"Кабы раньше! Кабы чуток раньше!" - досадливо повторял он и, боясь снова опоздать, гнал "на всю железку". Степенный онищенковский "ИЖ" козлом прыгал по булыге и пулеметным грохотом расстреливал чахлые перелески.

К счастью, Аверьян Гаврилович был на месте.

– Придется вам со мной, товарищ директор, - без всяких предисловий сказал Вася.
– На случай консультации, поскольку вы специалист по всякому старому...

хозяйству, - вовремя спохватился он.

– Куда?

– В Ганыши.

– Пожалуйста, - сказал Аверьян Гаврилович, надевая кепочку.
– Но в чем, собственно, дело?

– Нашлась наша бабка-то... только она тово... перекинулась.

– То есть как перекинулась?

– Ну - померла... Видать, с перепугу съехала с катушек и чесанула не в ту сторону. В Иванковском районе ее нашли. И сторублевка при ней оказалась! Выходит, в порядке исключения, йолоп тот не сбрехал.

– Ну так что?

– А то, что надо нам найти, кто ей ту сторублевку дал.

– Да я-то чем могу вам помочь? Всякие там оттиски пальцев - я в этих вещах не разбираюсь...

– Какие оттиски, товарищ директор?! Лукьяниху нашли пионеры. Перед смертью она успела им сказать, чтобы все отдали старому барину в Ганышах...

– Ну, знаете, это полная чепуха! Какой барин может быть в колхозе?

– В колхозе, конечно, навряд... Может, старушка и сбрендила, а может, и нет? Старые люди, они как-то перед смертью брехать не любят, опасаются... Пошли, пошли, товарищ директор!.. Барина там, конечно, никакого нет, это само собой... А может, есть какой-то человек, которому нужна эта хреновина...

– Что вы имеете в виду?
– приостановился Аверьян Гаврилович, который уже занес ногу в коляску.

– Да вот, - хлопнул Кологойда по вздувшейся планшетке.
– От руки писанная книжица. Такая старая, что смердит хуже скипидара...

– Рукописная?! Так покажите же!
– взволновался Аверьян Гаврилович.

– Потом, потом, товарищ директор... Один раз проворонили, можем второй раз проворонить. Вы только держитесь покрепче и из-за щитка не высовывайтесь, а то кепочку потом не сыщешь...

"ИЖ" по всем правилам миновал город, но, как только город остался позади, с громом и звоном вонзился в дорожную просеку Семигорского бора.

2

До предела взбудораженная Юка с трудом дождалась, пока мистер Ган немного отдалится.