Колесо Фортуны
Шрифт:
– Не умаляйте своей заслуги, господин граф! Во всяком случае,наша благодарность не станет меньше, что бы вы ни сказали... Я просто счастлив знакомству с вами и даже готов благословлять шулера, из-за которого оно произошло.
– Я так же рад нашему знакомству, - сказал СенЖермен.
– Как раз перед этим месье Теплов рассказывал о вашем семействе и наилучшим образом аттестовал его.
– Ваши должники, Григорей Николаич!
– сказал Орлов.
– Господин граф! Не сочтите за дерзость... Коли судьба свела нас, прискорбно было бы тотчас и расстаться... Простите, я попросту, по-солдатски... Для
– Истолковав по-своему молчание графа, Григорий Орлов замахал рукой: - Нет, нет - не здесь! Как бы я посмел предлагать вам ужинать в кабаке? Окажите честь пожаловать ко мне, тут вовсе и не далеко - на Большой Морской... Что ж вы молчите, Григорей Николаич? Замолвите словечко!
– Отчего бы и нет, господин граф?
– сказал Теплов.
– Вы интересовались познакомиться, как живут обитатели столицы нашей. Вот вам и случай...
– Да, Григорей Николаич, - сказал Орлов, - вы ведь не откажетесь с нами?
– Сожалею, - сказал Теплов, - весьма сожалею, однако в себе не волен: сегодня всенепременно должен быть у его сиятельства. В другой раз, если пожелаете.
– Всегда рады... Так что ж, не будем терять золотого времени... Алексей, распорядись каретой. Пожалуйте, господин граф.
Сен-Жермен ответил на поклон Теплова и, сопровождаемый Орловыми, вышел.
В подъезде Григорий Орлов попытался заговорить, граф жестом остановил его. Только когда карета, гремя железными шинами по булыжнику, отъехала от аустерии, Сен-Жермен громко, чтобы перекрыть шум, сказал:
– Вы молодец, Грегуар: сразу поняли и ничем не выдали наше прежнее знакомство. Я не хотел, чтобы в Петербурге знали, что в Кенигсберге я носил имя португальского негоцианта Аймара.
– Бог мой! Как вы пожелаете, так и будет. Только позвольте мне называть вас, как и тогда, саго padre? Ведь и с Алексеем сейчас вы поступили, как добрый, мудрый отец.
– Как хотите, Грегуар. Но сейчас нам лучше помолчать, а то на этой мостовой мы рискуем откусить себе языки...
6
Постучав молотком в дверь, Григорий конфузливо сказал Сен-Жермену:
– Саго padre, тут у меня старуха живет, мамка моя, теперь вроде экономки, - всему дому командир. Добрая душа, только очень ворчлива. Если что-нибудь, вы не обращайте внимания...
– Не беспокойтесь, Грегуар, - ответил граф, - все будет хорошо. Как ее зовут?
– Домна.
– У вас ведь принято называть еще и по отцу?
– Холопку по отчеству?
– удивился Алексей.
– Холопка она для вас. Для меня человек, как все.
За дверью брякнул засов.
– Игнатьевна, Домна Игнатьевна, - поспешно сказал Григорий.
– Ну, явился, не запылился? Позже-то нельзя было?
– сказала Домна Григорию.
– А это еще кого на ночь глядя принесло? Люди добрые спят в эту пору, а не по гостям ходят... Опять, поди, бражничать станете?
– Тише ты, мамушка! Знаешь, что это за человек?
Он нам - как отец родной. Однова меня спас, а сегодня Алешку...
– Добрый вечер, Домна Игнатьевна, - с жестковатой правильностью сказал по-русски граф.
– Я не позволил бы себе приехать, если бы знал, что мое появление причинит беспокойство хозяйке.
– Кака там хозяйка!
– отмахнулась Домна, но голос ее не был уже
– Разумеется, хозяйка!
– подтвердил граф.
– Более того... Вы знаете, что означает ваше имя по-латыни?
Оно означает - "госпожа"!.. Так что каждый раз, когда вас называют по имени, вас называют госпожой.
– Уж вы скажете!
– внезапно заулыбалась, застеснялась Домна и распахнула дверь.
– Проходи, батюшка, в горницу, что тут в прихожей-то стоять...
Граф и Григорий ушли в гостиную, Алексей нагнулся к уху Домны:
– Гляди, мать: что есть в печи, все на стол мечи, чтобы нам перед заморским графом не оконфузиться.
– Иди, иди! Учить меня будешь!..
К Домне Игнатьевне вернулась вся ее суровость.
Она прикрыла дверь за Алексеем и через другую ушла в дом.
– Саго padre!
– Григорий восхищенно смотрел на графа.
– Я просто поражен! Вы говорите по-русски, как настоящий россиянин.
– Не льстите мне, Грегуар, до этого еще далеко.
В Кенигсберге у меня было слишком мало практики, а язык у вас трудный. Кроме того, люди из разных мест говорят каждый по-своему...
– Что верно, то верно, - сказал Григорий.
– Москвичи нараспев говорят, акают, волжане, северяне - окают, там цокают, да мало ли еще как...
– Вот-вот! И ко всему еще ужасный французский, который бьет по уху, как палкой...
– Ничего, понатореем!
– сказал Алексей.
– Не сомневаюсь. Но пока иностранцу очень трудно овладеть русским. Однако ехать в страну, совсем не зная ее языка, все равно, что стать глухонемым, - увидеть можно много и ничего не понять.
– Вы путешествуете по разным странам и каждый раз изучаете язык? Сколько же вы их знаете?
– спросил Григорий.
– Порядочно. У меня как-то не возникало надобности подсчитывать... Только прошу вас не разглашать о том, что я понимаю по-русски. Мне так удобнее.
– Конечно, конечно!
– поспешил согласиться Григорий.
Алексей обещание молчать подтвердил по-своему:
оттопырил большой палец и полоснул им по горлу, как ножом.
– Я просто не могу передать, - сказал Григорий, - до чего я рад снова видеть вас. Вы, как добрый дух, появляетесь именно в тот момент, когда положение становится невыносимым и безвыходным...
– Вы о шулере? Стоит ли о такой безделице?
– Не скажите, господин граф!
– возразил Алексей.
– Кабы не вы, я б этой немчуре все просвистал. А теперь при своих, да еще шулеровы добавились! захохотал он.
– Небось не пришел свои деньги требовать, перец чертов!
– Дай срок, - сказал Григорий, - еще будут требовать, жаловаться полицеймейстеру, писать на высочайшее имя... Наползет этой шушвали поболе, и осмелеют. Еще будут тон задавать.
– Шулера-то?
– Я не про шулеров, про немцев. Голштинцев там и всяких прочих. Только Елисавет Петровна поразгоняла их...
– Немцев и при ней хватало.
– Не в том суть - не они верховодили! А наследник не успел тетку схоронить, уже всех из ссылки воротил, кого она сослала. Даже Бирона... А из Голштинии - прямо наперегонки скачут. Скоро от них продыху не будет.