Колесо Фортуны
Шрифт:
– Вам, господин граф, - сказал Григорий, - драться доводилось?
– То есть как?
– изумился.Панин.
– Обыкновенно - на кулачки или чем ни попадя...
– Опомнитесь, Орлов!
– холодно сказал Панин.
– С какой стати я бы это делал? Дерутся только пьяные мужики!
– Там кто б ни дрался, в драке главное - кто первый треснет как следует. Иной раз одним ударом и вся драка кончается. Я к тому - как бы мы не подставились. Будем сидеть да ждать, покуда нас шарахнут так, что потом костей не соберешь...
– Ну, знаете, сия аллегория совсем некстати. Речь не о пьяной драке, о политике!
–
– Вы можете трактовать политику, как вам заблагорассудится. Только предполагаемое нами действо ничем с пьяной дракой не сходно. Для действа подобного нужны не только причины основательные, но и повод серьезный.
Приказ о выступлении в поход, чтобы отвоевывать Шлезвиг, - дело другое. Ни войска, ни гвардия тем более воевать не хотят, и это достаточно серьезный повод.
Арест же какого-то Пассека... Смешно!
Арест Пассека вовсе не казался Орлову смешным, но он молчал.
Черт его знает, может, этот лощеный барин и прав?
В самом деле, доподлинно ничего не известно, а вслепую шарахаться негоже... Дашкова теребила платок и, морща брови, раздумывала.
– А что, если все-таки арестовали его по подозрению или доносу? Станут допрашивать, он может всех выдать!
– Навряд, чтобы Пассек выдал, - сказал Орлов.
– Из него много не выжмешь - его не зря Петром зовут.
Дашкова недоуменно вскинула на него взгляд, посмотрела на Панина, тот улыбнулся и пояснил:
– Петр по-гречески означает "камень"... Прекрасно, если он таков. Значит, в обыкновенном допросе никого не выдаст, а Тайная канцелярия, благодарение богу, упразднена. Стало быть, и с этой стороны нет основания для особой тревоги.
– Ну что ж, Орлов, - сказала Дашкова, - очень хорошо, что вы пришли сообщить. Может быть, дядя прав и причин тревожиться в самом деле нет. Однако я прошу вас, если узнаете что-то важное, немедля дайте знать, и мы тут решим, как действовать дальше...
Орлов рад был возможности скрыть свой взгляд в поклоне.
Дома по столовой яростно вышагивал Алексей. Он только что побывал в полку и узнал всю подноготную.
Еще вчера, 26 июня, какой-то капрал спросил у поручика Измайлова, когда уже свергнут императора. Измайлов возмутился и капрала прогнал, но счел своим долгом доложить об этом ротному камандиру, майору Воейкову, а тот в свою очередь доложил полковнику Ушакову.
Сегодня утром капрала того допрашивали. Оказалось, тот же вопрос он еще раньше задавал капитан-поручику Пассеку, и тот его тоже прогнал, но никому о том разговоре не сообщил, как сделал это Измайлов. А не сообщил он, видно, неспроста - в канцелярии уже лежал донос на Пассека, что он-де, мол, об императоре ведет поносные речи. В Ораниенбаум поскакал нарочный, к вечеру вернулся с приказом императора - Пассека арестовать.
И тут же его, раба божьего, под караул.
– Ну вот, - заключил Алексей, - ниточку ухватили, теперь начнут весь клубок разматывать.
– Пассек не выдаст, - сказал Григорий.
– Он не выдаст, другие выдадут. Лиха беда начало...
– Вот те и святцы!..
– Какие святцы?
– Да Панин этот. Не поглядев, говорит, в святцы, нечего в колокол бухать. А в колокол, выходит, и без нас бухнули...
Григорий передал свой разговор с Паниным и Дашковой.
Алексей слушал, багровел от злости, и на потемневшем лице шрам его казался еще более страшным.– Ну и что теперь делать сбираешься, - саркастически осклабился он, побежишь докладывать мокрохвостой полководице?
– Ты не собачься, Алешка! Мне самому она, как комар в ухе...
– Нет, братушка, не комар! Комара прихлопнут, и нет его, а ее не прихлопнут. Падет в ножки крестному отцу, ну и ночная кукушка его за сестрицу слезу прольет, прощенье вымолит. По молодости лет, мол, по неразумию... И франту тому шведскому, что ему станется?
В крайности от двора прогонят, в имение сошлют, как Бестужева... А нас какое имение ждет, за Уралом?
Ноздри вон, под кнут и в Сибирь - вот и вся недолга!
И еще если государева милость будет, а то и вовсе - решка...
– Видно, съезжу я к графу, посоветуюсь.
– К Сен-Жерменю своему? Я тебе давно хотел сказать, братушка... Оно, конечно, земной ему поклон, что он не дал тому шулеру меня обчистить, да уж больно чуден, вроде как даже не в себе... Да нет, человек он, конечно, умнеющий, только все время заговаривается.
Всюду-то он был, все видал... Ну, я не спорю, воробей он, видать, стреляный. А как же с тем римским императором - как там его звали?
– будто он с ним разговоры разговаривал, вот как мы с тобой? Как это надо понимать? Бессмертный он, что ли, или нас за дураков считает?.. Ну, это ладно! Я хочу сказать - человек он сторонний, чуть что - сел в карету и ускакал, а мы - расхлебывай... А уж коли нам хлебать, так самим и варить надо. Ну, поедешь к нему, он начнет свою умственность разводить, а под нами земля горит...
– Ну, Панину-то, чай, сказать надо? Он - не сторонний.
– А почто? Он тебя снова станет урезонивать, ходить отряся ножкой... Хватит, братушка, чужим умом жить, пора своим! Он там велик ли, мал, а свой, про себя думает. Меня от всей ихней политики с души воротит - они-де головы, а мы - руки. Мы что, ради них огород городить начали, чтоб они нашими руками жар загребали, а мы снова сбоку припека?
– Так что, по-твоему, надо?
– Что собрались, то и делать!
– Вот так - с бухты-барахты?
– Неуж лучше канитель тянуть, пока за нами придут и под караулом свезут на Заячий остров? Там казематы давно по нас плачут... Я так располагаю, нам нынче каждый потерянный час - лишний шаг на плаху... Помоему, надо немедля ехать в Петергоф, привезти сюда Катерину Алексевну, провозгласить, а там - как бог даст, либо пан, либо пропал...
Опершись скулами о кулаки, Григорий задумался, Алексей и сидящий в углу Федор не сводили с него глаз.
– Ну что ж ты? Решай, братушка!
– не выдержал Алексей.
– Ты, слава богу, не робок, неуж теперь заробел?
– Я не про себя думаю... Случись незадача, сколько голов подставим?
– Сложивши руки, мы их хуже подставим!
– Что ж, как говорится, перст судьбы - я и так сегодня ладился туда ехать, - сказал Григорий.
– Думаю, к утру обернусь. Только надо всех упредить.
– Упредим. Я прямиком в Конногвардейский, потом к себе в полк, а Федька упредит своих, ну и измайловцев, благо они рядом.
– Измайловцев в первую, голову - они ж у самой заставы, - сказал Григорий.
– Графу Разумовскому все рассказать надобно.