Колесо Судьбы
Шрифт:
Даже произнести эти слова было трудно.
– Два флорина.
Я выложил на столик монеты. Сегер ухмыльнулся и подмигнул мне, очень довольный собою:
– Спроси сам у Кенрика Магика о его проклятии.
Собственная шутка показалась Серегу забавной. Кто перед ним сидит, он еще не ведал.
Я медленно стянул с правой руки кожаную перчатку, размял пальцы, серебряная проволока, покрывающая мои пальцы, скрипнула, я ощутил ток магии от плеча к запястьям, и вот, будто взяв барьер, магия перескочила границу, прочерченную Перстами Судьбы, и устремилась к кончикам пальцев. А затем я повернул запястье и поманил пальцами Сегера. Рот его открылся и изо рта вывалился язык, язык этот стал вытягиваться, пухнуть, вот он уже заполнил весь рот, выворачивая
– Кен-ри-ка Ма-ги-ка никто не проклинал, – проговорил я медленно, ощущая, как бешеная ярость изливается из меня с каждым словом. – Ты понял?
Сплетник моргнул.
– Верни монеты!
С трудом Сегер оторвал пальцы правой руки от стола, нашарил на поясе кошелек. Заглянуть в него он не мог, примороженный моей магией к краю столешницы, и вынужден был искать монеты на ощупь. Захватив, сколько смог, бросил на стол. Было там несколько флоринов и серебрушки поменьше, две или три монеты скатились на пол, гулко звякнув о каменный пол. Я повел рукой, и наваждение с языком исчезло. Сегер несколько раз судорожно вздохнул и закрыл ладонями рот, как будто боялся, что его сейчас вырвет.
Я взял свои два серебряных флорина, поднялся и отошел к стойке. Будь этот человек патрицием или хотя бы эквитом, я бы потребовал от него поединка чести, он оскорбил не столько меня, сколько моих родителей, обвинив их в страшном грехе – проклятии собственного сына. На моей памяти не было ни одного человека в Ниене, кто бы проклял родного ребенка. Ругали, били плетьми, даже требовали посадить в карцер для острастки. Но проклясть? Ну не-ет! Проклятие такое сильнее любой черной магии.
Я заказал большой бокал и принялся пить крепкое виенское вино маленькими глотками.
В детстве мне была предначертана иная Судьба. Эдуард, Первый наследник, должен была занять трон Ниена, Лиам стать его канцлером и распорядителем казны, а я – Великим Хранителем и главным магиком королевства. А заодно – отвечать за оборону Ниена – ведь город наш защищали не столько мечники, сколько боевые магики и созданные хранителями высшего уровня воины-миракли. Мечники применялись только для решения вспомогательных задач, хотя были уверены, что именно они играют в битвах главную роль.
Но еще до того как Игер решил уничтожить приморские города, предначертанная мне дорога свернула вбок на кривую тропинку. Судьба – как дорога в лесу, не знаешь, куда выведет.
– В тебе есть Дар. И много-много упрямства, – поучал меня Великий Хранитель Крон. – Помни, Даром магика надо научиться управлять. Сожжешь в человеке нить – лишишь Судьбы. Не свяжешь узел жениха и невесты – брак распадется. Не укрепишь магией клятву – слуга восстанет и убьет господина. Или клятва распадется и войско побежит. Ну, войско это не для тебя. А слуг научишься приводить к порядку. Это первый уровень, с этого все начинают.
Я слушал его и старался не смотреть ему в лицо, глядел на выставленные на дубовом поставце вазы с лихо закрученными ручками, сокровища времен Домирья.
И не стал накладывать клятвы на слуг, как приказал мне магистр Крон – мне было противно это делать даже с черными людьми. А принуждать патрициев давать магические клятвы никто в Ниене никогда не требовал. Вместо этого я создал копии-миракли слуг и привел их поклониться Крону. Фантомы получились как живые. Правда, последний, седьмой, слегка запинался и волочил ногу. В семь лет я уже был дерзким. Матушка говаривала, что я был таким с самого рождения.
Магики Ниена первыми научились созданию мираклей, обладавших почти телесной плотностью. Такие миракли могли сражать и убивать, могли стоять в карауле, могли преданной охраной следовать за тем, на кого укажет магик. Миракли смертны, они умирают, когда кончается
запас силы, вложенный в них создателем. Но был случай, когда миракль жил двенадцать лет, и никто не мог отличить его от живого человека.Год назад магистр Брин захватил меня в плен и попытался лишить Дара. И даже преуспел в этом: палач пронзил мои ладони Перстами Судьбы. Но я вернул себе способности, пускай и не полностью. Механический Мастер создал для меня серебряные перчатки, и тончайшая проволока стала проводником магической силы. С каждым днем мой Дар возрастал и становился почти что таким же сильным, как прежде. Но все же только «почти что»… Прежнего уровня я так и не достиг. Но даже этого «почти» хватило, чтобы уничтожить армию Игера. Хотя (об этом я старался не думать) главная сила в тот час, когда я сжег имперскую армию, была вовсе не в этих серебряных кружевах…
Раздумывая над своей Судьбой, я миновал красно-кирпичный фасад гостиницы, где поселился, равнодушно глянув на вывеску, что изображала человека в огромных сапогах и с дорожным мешком за плечами. Дорога вывела меня королевскому замку, как прежде в военном лагере Домирья выводила к палатке полководца.
Обиталище Короля-капитана изумляло. В основе его лежало здание из темного камня с небольшими застекленными окнами в три этажа. А поверх из белого и серого мрамора было настроено множество балконов, балюстрад, колоннад и галерей, будто поверх сукна кто-то накинул драгоценное кружево. К тому же к главному зданию было пристроено еще два флигеля – а уж там царил подлинный хаос – башни, башенки, огромные ворота, украшенные коваными розами, острыми шипами и масками неведомых слепых чудовищ.
Ворота как раз открывались, из них первой выехала черная простая карета без украшений, а следом восемь носильщиков в пестрых куртках и широких коротких штанах, не мешавших движениям, вынесли позолоченную лектику. Белые занавески из виссона были задернуты.
– Лара… – принес имя ветер.
Я вздрогнул, как от удара, не помня себя, шагнул к носилкам, не обращая внимания на здоровяка в кольчуге и с коротким мечом у пояса, идущего рядом с лектикой.
Занавески заколебались, женская рука в белой перчатке слегка приподняла край, и я увидел Лару – отчетливо разглядел ее лицо, бледно-розовые, едва тронутые помадой губы, кружевной воротник, бархатный рукав платья. Наши взгляды встретились. Я стоял, окаменев, ожидая ее знака. Одного короткого жеста рукой, легкого кивка было бы достаточно, чтобы я со всех ног кинулся следом за ее носилками. Но Лара глянула сквозь меня и задернула занавеску.
– Точно, Лара! – радостно пискнули рядом.
Я оглянулся. Подле меня, вытягивая шею, подпрыгивая от нетерпения, мельтешил какой-то парень в пестром камзоле и таких же пестрых штанах. Приплясывая, он трусцой подбежал к ближайшей стене и, выхватив кисточку из банки с черной краской, что стояла под оштукатуренной новостной «доской», написал что-то, потом кинулся бежать дальше – видимо, к следующей доске новостей.
Старательно делая вид, что мне нет никакого дела до оставленной надписи, я подошел, чтобы прочитать следующее: «Любовные похождения Лары, дочери Руналда Толстобокого, при дворе Короля-капитана Гратина».
Имя Лариного отца было написано неправильно, она дочь Ранулда, знаменосца восточных земель, единственная наследница манора. Это все, о чем я подумал тогда. Мне почему-то казалось, что это какая-то другая Лара, не та гордячка, которую я знал с самого детства, и с самого детства в которую был безнадежно влюблен. Я не мог поверить, что Лара, вдова моего брата, женщина, которую я любил, мать моего нерожденного ребенка, может стать в Гарме объектом сплетен. Дойдя до следующей «доски» новостей, я снова прочел заголовок про Лару. А следом значилась еще одна новость: некто «Орлиный глаз» приписал: «Помолвка Короля-капитана с племянницей Гвидо». Гвидо – надо полагать, Гвидо Седьмой, король Флореллы. Я ускорил шаги и направился в таверну, которую недавно покинул.