Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица

–Знаем, – ответил Хвощинский, – и у меня в её доме есть свои глаза и уши, Андрей Иванович. Не только у тебя. Но токмо ищет Сабуров не политические документы.

–Отчего ты так в этом уверен, сударь Дмитрий? Мне доложили, что он бумаги со всем тщанием прочитывает и еще Иванцова посадил за сие дело. А Иванцов с Соколовым работает.

– Сабурову нужна не политика, но тайники, где Салтыковские сокровища запрятаны. Говаривают есть у Дарьи такие в имении Троицкое и здесь на Москве в подвалах дома её.

–Выдумки все сие пустые, господа, – возразил Вельяминов-Зернов. – Пустые байки для мужичья. Да и том ли мы собрались говорить?

– Мы собрались, сударь, дабы решить, что нам грозит и чего нам бояться, – сказал Хвощинский. – И Соколов вышел на священника Кирилова. А Кирилов всегда был слабым звеном!

– Но с ним все хорошо разрешилось. Все документы, что в доме были у священника Кирилова, уничтожены.

– Все ли? – спросил Хвощинский. – Отчего такой важный документ как проект конституции оказался у Кирилова?

– Он сделал для себя список, хотя права не имел на это. И клятву давал, что сего делать не станет. Но Список его ныне в камине сгорел. Один пепел остался. Теперь никто про тайный проект наш не узнает.

– Но он нам может понадобиться самим, – сказал Хвощинский. – Стоит действовать нашим из Петербурга. Пока ситуация сие позволяет.

– То не нам решать, – произнес Молчанов. – Есть люди и повыше нас. И главное манифест. Манифест, а не проект конституции. Манифест ведь подлинный и сами знаете какую опасность он таит. Там подпись самого свергнутого императора.

– Про него знают токмо верные люди. Дарья Николаевна ничего и никому не скажет даже под пыткой. Редкая она женщина с истинно мужской хваткой и мужеством. Не зря тайный секретарь императора Волков ей все сие доверил.

– Но вот надворный советник Михайловский весьма меня тревожит, господа, – произнес Вельяминов-Зернов.

– А что с ним? – спросил Хвощинский. – Я видел его вчера, и все было в порядке.

– Давеча я пил с ним у него в доме водку и под хмельком, он заявил мне, что дескать руку мы на святое подняли. Чуете чем сие пахнет, господа?

– Руку подняли на святое? – Молчанов посмотрел на Вельяминова-Зернова. – Это он тебе сказал? Ты лично сие слышал?

– А то как же. Стал бы я иначе про то говорить? Напившись, он весьма слезлив. И то весьма опасно. Много он думает о самодержавии и святости сего строя для России. Дурак.

– Пусть бы себе думал. С мыслей пошлин не берут, – проговорил Хвощинский. – Плохо, что у него язык во хмелю плохо за зубами держится. Михайловский много знает. Очень много.

– Ты предлагаешь убрать его? Нашего товарища? Он с нами уже давно, Федор. Ну, сболтнул человек лишнее. Так не в присутствии же постороннего, а при своем друге. А ежели и я завтра сболтну что-либо? И меня убрать? Так недолго…

– Не нужно болтать, Андрей, попусту! Мы святое дело затеяли! И достойных людей поддержали! И ради того дела мне и своей головы не жаль! Ты, Лев, следи за Михайловским. Следи пока, но ежели, что увидишь, то сразу же мне про то скажи!

– Все понял и все исполню…

2

Помещения, где содержат арестованную помещицу Салтыкову: душеспасительная беседа.

Священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Власьев был по приказу своего начальства приставлен к арестованной помещице Салтыковой в качестве духовника. Велено ему было оную помещицу разговорить, и заставить её показаться в грехах и вины свои признать. И отец Дмитрий для такого дела и капли вина в рот не брал.

Он входил в комнату помещицы уже в третий. Пришло время для настоящего разговора.

– Здравствуй, дочь моя.

– Добро пожаловать, батюшка, в комнату узницы.

– На все воля, господа, дочь моя. Христос терпел и нам велел терпеть все в несправедливой юдоли земной.

–Вы пришли попотчевать меня очередной сказкой, отец Дмитрий? Так мне хорошо известно священное писание. Я не полуграмотная купчиха и не неграмотная крестьянка. Я много читала в жизни книг, хоть про меня и иное болтают.

–То что ты читала писание, мне известно. Но вдумывалась ли ты в то, что там писано? О пользе покаяния думала ли ты?

–Покаяния? Но покаяние есть признание греховности своей. Покаяние нужно тогда, когда есть в чем каяться и за что отвечать пред господом. Так?

–Истинно так. И одно дело, когда сам грешник кается в грехах, а совершенно иное когда его обвиняют власти и заставляют признаться по принуждению.

–Я поняла о чем вы говорите, отец Дмитрий. Вы намекаете на то, что мне стоит покаяться?

–Если есть в чём, то стоит, дочь моя. Но я не следователь и не палач. Я токмо скромный священник и мое дело спасение души каждого раба божия.

–Тогда идите и спасайте рабов божих, батюшка. Мне ваше спасение не понадобится. Если нужно, то я попрошу его у бога, без вашего участия в том. Или вы обязательно желаете спасти именно мою душу? Кто поручил вам сие? Неужели бог?

–Не кощунствуй, дочь моя. Не возводи хулу на всевышнего.

–А разве я возвожу на него хулу? Я только спросила, кто вас послал? Неужто сенатский чиновник князь Цицианов у нас теперь и бога замещает?

–Заблудшая душа. Ты виновна в страшном преступлении, ибо забыла, что и крепостные твои суть чада божьи. И кто тебе власть дал человеков жизни лишать, токмо по прихоти твоей? Кто ты есть? – священник стал говорить громко и властно.

–Я раба божья и совершила не более того, что совершают сотни иных помещиков. Не более того!

–Не более?

–Не более, батюшка. Но судят меня одну. Екатерина желает на моем примере показать какая она радетельница о простом народе?

– Ты отводишь разговор в сторону от своей вины. Ты говори про себя. Не стоит сейчас судить иных. Они такоже за свои прегрешения ответят рано или поздно. А христианину следует думать о своих грехах и бога просить отпустить ему их.

– Бога, но не вас, священников. Ибо сами вы грешите и не вам чужие грехи разбирать.

– Ты говоришь против церкви. И сие есть еще больший грех!

Дмитрий Власьев после сих слов покинул комнату Салтыковой. В течение месяца он еще пять раз пробовал беседовать с ней, но также безуспешно.

Затем он подал в Юстиц-коллегию рапорт, в коем уведомил следователей, что его миссия успехом не увенчалась и арестованная помещица каяться не желала упорно, настаивая на своей невиновности. Более к ней ходить он считал напрасной тратой времени. После этого отец Дмитрий снова напился и ушел в запой не две недели…