Колодец времени - книга исторических поэм

Убийц вести в Приказ Разбойный,

Я сам пытать их буду там.

Басманов с Бельским пусть подробный

Рассказ про ночь представят нам.

Хочу я знать зачем, откуда

Все вы в исподнем и без слуг,

Пока рубил злодеев Блудов,

На диво близко были тут.

Вы здесь таились, или спали,

А может слушали мой храп?

Теперь в воинственном запале

Всяк стал мой преданнейший раб?'

Царь повернулся; рослый, полный,

С густою рыжей бородой,

Глаза огромные - уголья,

И брови ниткой вороной.

Сказал он: 'Дальше охраните,

Весь Кремль изменою смердит!

И попросите, передайте,

Чтоб шёл ко мне митрополит!'

Дворяне, стража и прислуга,

Как псы свои хвосты поджав,

Кто в чём, кто с чем, давя друг друга

Во тьму отпрянули стремглав.

Схватив ладонью боль в затылке,

Царь опустился на скамью.

Скривился в горестной ухмылке

Сказал: 'Господь, тебя молю,

Дай мне твоей смиренно силы

Стерпеть смертельную вражду

Людишек гнусных и спесивых,

Меня тут держащих в плену.

Царя, без права и свободы

Решать, быть миру иль войне.

Творца Ливонского похода

В Кремле закрыли, как в тюрьме.

Скрутили мысли, как в темнице,

Указы смеют обсуждать,

Хотят кусков моей землицы,

Что их должны бы содержать.

Ко мне лишь ходят за деньгою,

Чины им, взятки и родство.

А я рискую головою,

Как только трогаю кого.

Бояре гнусно нарушают

Великий замысел войны,

И Ревель шведам предлагают,

Воруют деньги из казны.

Всё время тратят на утехи,

Гребут налог в свою мошну,

И в плен сдаются без помехи,

И возвращаются в Москву,

Пред государьими очами

Стоят бесстыдным наглецом

И лгут, как польскими мечами

В бою изрезали лицо.

Всё врут в плену хмельного зелья.

Есть и другие, кто удел

Опустошив свой от безделья,

Земель заводят передел.

А только требуешь ответа,

Все начинают поминать

Молитвы Нового Завета,

И без конца перечислять

Своих ходатаев, заслуги

Родов своих. и всё родство,

Берут друг друга на поруки

Под целование крестов,

И всё без дрожи благоверной,

Как будто дёргают ботву.

А если снова за измену

Изобличат - бегут в Литву.

Бежит иной, как пёс паршивый,

От казни честной и суда.

Богатств хотят, хотят быть живы,

А мне проклятье навсегда!'

Царь говорил всё тише, злее.

Встал со скамьи, поднял глаза.

Пригнулся у раскрытой двери,

Пошёл, крестясь на образа.

За ним охрана и Ушатый,

Их тени прыгали в углах,

А впереди бежал кудлатый

Слизнёв, ключи держа в руках.

Шли по дворцу, вокруг чадили

Лучины в нишах и углах.

Холопы их в ковшах гасили,

Блуждая после уж впотьмах.

Их караул детей боярских

Сгонял, крича, с пути царя,

Тонуло эхо в звуках вязких,

Тек воздух с запахом угля.

Ударив плетью безответных,

Несущих кадку нечистот,

Царь подошёл к двери заветной.

Слизнев открыл невзрачный вход.

Палата узкая как келья,

Окно глядит в Москву-реку,

Стол, лавка, запах подземелья,

Икона яркая в углу.

Иван почувствовал, что боли

Почти утихли в голове.

Вошёл и встал, исполнен воли,

А солнце дернулось в окне.

Нырнуло в бездну глаз свирепых.

И заступив под этот взгляд,

Застыл с подносами нелепо

Слезнев, вспотев с главы до пят.

'Поставь на стол кушин и птицу,

Испробуй часть еды моей,-

Сказал Иван,- чтоб убедиться,

Что яда точно нету в ней'.

Тот закивал, рукав закинул,

С жаркого корку отломил,

Потом без страха и заминок

Её в раскрытый рот вложил.

Сжевал и хлеб, вино отведал

Под взглядом пристальным царя.

'Ну, полно, Семка, ты под это

Поешь весь завтрак мой зазря', -

Сказал Иван и сел на лавку,

Вкусил от хлеба и вина,

И с хрустом зуб вонзил в казарку:

'Ну, как идут твои дела?

Тебя я сватаю к юннице

Мстиславской, надо нам дерзать'.

Слизнёв замешкался, смутился,

Соображая, как сказать:

'Моя судьба в твоей деснице.

Княжна Мстислаская, что мы

Речем прекрасною юницей -

Из Гедеминовой родни.

Родни литовской, исполинской,

Как Глинский, Бельский, как все вы.

Как сам ты, по Елене Глинской,

Родня для всех царей Литвы.

Честь велика, не верю даже,

Недели две уж в горле ком;

Ведь стану я, великий княже,

Тебе ближайшим свояком!'

Иван хрустел капустой сочной:

'Из тех, кто тут живет в Кремле

Две с половино тыщи точно

Свои мне в свойстве и родне.

Но не литовский князь мне ближе,

А император Константин.

Он предок мой, нет в мире выше

Монаршей крови - он один.

Ещё наследник я Батыя,

Все повторяется как встарь,

Мои все степи зодотые,

Теперь как он я Белый царь!'

Декабрьский ветер смолк внезапно,

Не завывая, не шурша,

На миг как будто безвозвратно

Из всех и вся ушла душа.

Тоскливо двери заскрипели,

Шаги напомнили дворец,

Стал слышен даже свист свирели,

Гул голосов: 'Святой отец!

Благослови рабов нас грешных!'

Слизнёв шепнул: 'Митрополит'.

Иван навстречу встал неспешно,