Колокольня Кваренги: рассказы
Шрифт:
Вначале папин смех не прорывался сквозь дружный плач, но, когда пошли более смешные места, папин гогот стал разноситься по школе… Сперва его приняли за плач зоологички — ее вой напоминал страшный смех австралийской птицы кукабары. Но когда она на секунду затихла, гогот тем не менее продолжался, что вызвало у педагогического персонала какую-то тревогу…
Первой наткнулась на папу физичка.
— Мальчик, — спросила физичка, — почему ты не плачешь?..
— А чего я должен плакать? — спросил папа.
Физичка
— Бедный мальчик, — сказала она, — бедный мальчик…
— Это особенно тяжело для детей, — повторяла она в учительской, — какое несчастье, какое несчастье!
Вторым обнаружил папу физрук…
Папа как раз ржал во все горло.
Физрук когда-то проходил основы медицины и сразу все понял.
— Нервный смех, — решил он про себя…
Он подошел к папе и несколько раз встряхнул его.
Папа испугался.
— Лучше плачь, — сказал физрук, — плачь, будет легче… — Он еще пару раз встряхнул папу и пошел в учительскую…
И, наконец, на папу набрел директор, направляясь в туалет.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он. — Ты почему не плачешь со всем классом?
— Я не могу плакать хором, — ответил папа, — я один…
— Не вижу, чтобы ты плакал один, — сказал директор…
— Не могу я на людях, — говорил папа. — Вы уйдите, я заплачу.
Папе не терпелось продолжать чтение Джерома, но директор не уходил.
— Что ты там прячешь за спиной? — спросил он.
— Физику, — соврал папа. — У нас завтра контрольная.
— Никаких контрольных не будет, — сурово сказал директор. — У нас траур, а тебе смешно.
— С чего вы взяли? — спросил папа.
— Я вижу, — сказал директор, — ты улыбаешься… Честные люди всей планеты скорбят, даже в Израиле плачут, а ты смеешься.
— Я не смеюсь, — сказал папа.
— Раз не плачешь — значит смеешься, — отрезал директор. — Третьего не дано…
И он ловко выхватил из-за папиной спины Джерома…
— Даже двоечники плачут, даже хулиганы, даже в Израиле, — вновь начал он. — А ты, сын учительницы, читаешь какого-то Джерома…
В это время из учительской вышла группа зареванных учителей. Среди них была и бабушка. Бабушка плакала как и все, не хуже и не лучше, но, завидев папу с директором, — прекратила…
— Полюбуйтесь, — сказал директор, — полюбуйтесь, как Кушнер ведет себя в день всемирного траура.
— Почему всемирного? — спросил папа.
Директор был озадачен.
— А какого же? — недоуменно спросил он. — Честные люди скорбят всюду, даже в Израиле… Такой уж траур!
Папа хотел сказать: всероссийский… Или всесоюзный… В Америке ведь не скорбили…
Но бабушка его опередила. Она мгновенно оценила обстановку.
— Не слушайте его, — прокричала она. — Он обалдел, он ошалел от горя…
— Ничего я не обалдел, — сказал папа, —
никакой он не всемирный. Кто скорбит, а кто и смеется…— Ну, — шумела бабушка, — вы видите? Ребенок потерял от горя рассудок…
— Почему же он тогда не плачет? — ехидно спросил директор. — Не плачет, когда плачут все, даже в Израиле…
— Нечем, — печально сказала бабушка, — он уже все выплакал.
Даже в день великой скорби бабушка была находчивой. А что ей оставалось — в тот год она кормила всю семью.
— У него уже нет слез, — сказала она, — нет!..
На этот раз папа кивнул головой: он был согласен.
— Когда же это он успел их выплакать? — спросил директор. — Товарищ Сталин умер только сегодня…
— До школы, — заявила бабушка, — он плакал с пяти часов утра…
— Маловато, — сказал директор, — товарищ Сталин заслуживает большего… Маловато…
— А он будет еще, — заявила бабушка. — Он у меня еще поплачет.
Бабушка посмотрела на папу.
— Плачь! — приказала она. — Плачь, паршивец!
— Не хочется, — сказал папа. — Чего я должен плакать…
Все остолбенели.
— Он посадил отца в тюрьму, — продолжал папа. — Нечего мне по нему плакать…
Бабушка никому не дала раскрыть рта. Потому что, если она это б допустила — она бы уже больше не работала, а поехала бы с папой и его младшим братом к дедушке.
— И правильно сделал! — закричала она на всю школу. — И тебя нужно было посадить! Она схватила указку. Папа побежал. Он убегал от бабушки, ловко лавируя между заплаканными учителями, а бабушка, восхваляя сталинский гений и проклиная папу, носилась за ним с высоко занесенной указкой… Вся школа следила за погоней. Наконец, она настигла папу, опустила указку, папа извернулся, и указка пришлась как раз по шее директора. Директор подпрыгнул.
— Простите, — сказала бабушка. Она вновь замахнулась, папа вновь извернулся и указка опять опустилась на шею директора. Директор подскочил еще выше. Его так не били даже в детстве.
— Извините, — сказала бабушка.
— Прекратить! — завопил директор. — Вы превратили траур в шабаш. В цирк!..
— Простите, — сказала бабушка, — я ополоумела от горя. Один отец в тюрьме, второй — умер… Простите…
— Товарищ Сталин был твоим мужем? — спросил папа.
Бабушка почувствовала, как школьный пол уходит из-под ног.
— Иосиф Виссарионович был мне отцом, — твердо сказала она, — как и тебе!
— Значит мы с тобой брат и сестра? — спросил папа.
Только из-за большого уважения к бабушке папу тут же не отправили в колонию…
— Адик, — сказала бабушка дома, — мне надо кормить тебя и твоего младшего брата. Траур длится три дня. Осталось два. Ты можешь их проплакать как следует?
— Нет, — сказал папа.