Колыбель в клюве аиста
Шрифт:
Меня напугал жесткий напор размышлений о чаепитии под урючинои, я подспудно ощутил металл упрятанной в них мины, она грозила взорвать установившееся равновесие в душе - испугался, а испугавшись, стал прогонять воспоминание, заранее зная, что сделать это не так-то просто, что взрыв возможно лишь оттянуть...
Что рассказала Зевида-апа тогда под урючинои?
Я, размышляя о чаепитии у Зевиды-апы, знал, что "мина" взорвется обязательно, что взрывов сегодня будет немало, что предстоит идти, выбираясь, по сути через огромное минное поле.
Да, что было под урючинои?
Усилием воли я заставил себя не думать о чаепитии под урючинои. Однако работать после этого стало нелегко - внимание рассредотачивалось. В раздумья об эпизодах будущего фильма нет-нет
– а когда они стали собираться в целое, я увидел старинную комнату, обставленную громоздкой мебелью, - то был суррогат моих книжных представлений о старине - в глубине комнаты, у окна, спиной ко мне у домашнего телескопа, направленного в небо, я увидел князя, но еще до того, как князь обернется, я знал, что предстанет он уже в облике... Жунковского. Жунковский и рафинированный князь - ну, конечно же, ровным счетом ничего между ними нет общего, а вот ведь сассоциировало - я думаю, что опять же из-за статьи в журнале о Вселенной. Я перечитывал статью и все время слышал за кадром голос Жунковского: "... систематическое сокращение числа космических объектов, рассматриваемых как возможное пристанище жизни... проблема внеземных цивилизаций и связи с ними из области научной фантастики... стала вполне актуальной... формула Дрейка..."
Такое возможно только в кино: сидевший рядом с князем, астрономом-Жунковским, мужчина с пузом - так это же я!
– вскакивает, нервно гасит сигарету, тут же начинает новую, затянувшись, отходит от стола, что-то бросает короткое и взволнованное...
А потом я обнаруживаю себя в своей комнате с журналом в руках.
– В это трудно - нет!
– нельзя верить!
– слышится в ушах голос Жунковского.
– Объясни, почему?
– это мой голос.
– Потому что страшно жить с такими мыслями!
– Нельзя? Страшно - это аргумент?
В голове сумятица, я жалею, что сейчас со мной нет Жунковского - тот, будь рядом, конечно, растолковал бы суть формулы. Мы уговорились вернуться с ним к притягательной для обоих нас статье. В самом деле, что содержали в себе эти математические символы? Что в них конкретного, ощутимого, обозримого? Интересно, что бы сказал по этому поводу Жунковский? А что сказал бы... Я пытаюсь обратить человека с домашним телескопом во взрослого Ромку, но сделать это мне не удается. И все же, чью бы сторону, мою или Жунковского, принял Ромка, будь... В руках оказались ножницы - я вырезал статью и положил ее в коричневую книгу... Я подумал о том, как многое из намеченного с Жунковским не успелось осуществить. Не успели как следует потолковать о формулах. Не успели посмотреть и обсудить мой фильм о шахтерах - как хотелось услышать его мнение! Не успел рассказать о провале сценария-телесериала о тридцатых годах в Приозерье! Не успели махнуть на денек в Приозерье.
Но тогда отчего этот огонь?! Да, воздымалось кольцо огня из обжигающих "почему?" - почему я, вопреки Ромкиному решению, не двинул с ними, Ромкой и Жунковским, в избушку Рябой - ведь мог настоять на своем?! Будь там я, не исключено, события развернулись бы иначе: не растерялся бы - я кричал бы, кричал, кричал...
"...Наша семья, дорогой Ибн, пополнилась...
Но сначала родилось решение... Оно пришло однажды цепкой неотвратимостью, не отпускало, беспокоя надежды до тех пор, пока существо не переступило порог нашего жилища.
Мы направились в Дом ребенка, переживали, будто шли в космопорт для встречи с незнакомым, но желанным существом из другого мира.
Заведение - территория, огороженная высоким дощатым забором. Нас провели в глубь двора, к большому П-образному зданию.
– Слушаю, - произнесла женщина в белом халате, начальница заведения.
– Видите ли, мы намерены...
– начал я, но, встретившись с взглядом женщины, осекся.
"Догадываюсь, с чем пожаловали, - телеграфировал взгляд ее, и я, оборвав фразу на полуслове, замолк, - Впрочем..." - будто чуточку
засомневалась женщина и сказала уже вслух:– Говорите, не стесняйтесь.
– У нас к вам просьба, - бойко начала Лида, но, видимо, встретившись все с тем же всепониманием во взгляде начальницы, покраснела...
– Понятно, дела семейные беспокоят, - пришла на помощь женщина.
Я согласно кивнул головой.
– Что у вас, покажите? Я не понял.
– Ну, бумаги, документы, - женщина усмехнулась.
– Вы, вижу, пришли вслепую. И полагаете, конечно, реализовать намерение сейчас же.
В комнату заглянула работница с бельем в руках, увидев нас, собиралась уйти, но начальница жестом велела задержаться, и когда та дисциплинированно замерла у дверей, полюбопытствовала:
– Как у вас с поступлением?
Работница чуточку смутилась, поняв, разумеется, что вопрос рассчитан на нас, а я, догадавшись, в свою очередь, о сути "поступления", почувствовал себя вдвойне неловко.
– Тут не разбежишься, - произнесла начальница.
– Сначала уясните, как делается это. Вот они, - она нажала на "это", кивая на работницу - та все еще стояла у дверей, - все вам расскажут. А меня, извините, одолели дела: сегодня... отправляем партию...
Работница отнесла белье и уже в коридоре, не глядя в глаза нам, сказала:
– Выйдемте на улицу - как-то там виднее.
На территории заведения царило оживление. На площадке для игр, густо обставленной качельками, горками, карусельками, самолетиками, ракетами и другими предметами - всем тем, что можно увидеть в любых ясельках и садиках, резвились дети. Возле них клушкой, урезонивая, подсказывая, выкрикивая, собирая и разъединяя, носилась молоденькая воспитательница. В глубине двора женщины развешивали белье, у микроавтобусов, подогнанных к центральному подъезду, стояла группа работниц с детьми.
– В детские дома?
– Ну да, в ком не углядели своего люди. Желаете подойти к машинам?
Предложение полоснуло по сердцу - мы, не сговариваясь, отрицательно закачали головой.
– Значит, жалеете... Что и говорить! Который год здесь. Кажись, пообвыкла, притерпелась, но все равно увидишь такое - становится не по себе.
Между тем началась необычная посадка в автобусы, работницы по двое вводили ребят в салон.
– С чего начать? Нужно разрешение районо. А с бумагой - напрямик сюда. Разберемся, поставим в очередь. Усыновлять, небось, собираетесь крохотного? Или подойдут такие?
– Она показала взглядом на упиравшегося мальчонку.
– Кому не хочется, чтобы приросло корнями - и верно: усыновлять, так грудного. А много ли таких? Раз, два - и обчелся. Оттого и очередь. Недавно ночью подкинули одного. Перед тем у ворот крутилась особа с мужчиной. Потом будто мужчина отирался один. Говорят, в очках. Интеллигентный. Все выспрашивал у сторожа - тот у нас, простите, за бутылку отдаст душу черту и лешему одновременно. Утром сторож-то объявляет: мол, идите, на площадку - принимайте гостя. Бросились мы - там, на качелях, лежит человечек, обернутый в одеяльце. Чмокает, слышим, сосочку. Мы - к сторожу. Тот руками разводит: загляните, говорит, под одеяльце и спросите у него самого. Так и поступили. Взглянули. Так это был вылитый очкарик! Нашли мы в нем и черточки от особы - не то глаза, не то лобик. И такая, простите, вскипела досада: скотство последнее - бросить свое семя! Хуже того: иная тварь за детеныша и не жизнью поскупится, а здесь...
Женщина заводилась круче и круче: казалось, поручение начальницы было для нее удобным поводом излить накипевшее. И я сам, вначале больше раздражаясь, нежели вникая в ее рассказ, затем неотвратимо входил в боль, мне казалось порою, что она выговаривала заодно и мое.
Микроавтобусы шумно проскользнули мимо, обогнули детский городок, направляясь к воротам.
– Хотя, как знать, - произнесла после длительной паузы работница, - где хорошее и плохое. Одни бросают, другие подбирают, а брошенное становится что твое золото. Кем бы стало дитя, не подбрось сюда их? С такими, простите, папочками и мамочками - где больше заразы? Вы встречались с детдомовцами? Они привязаны друг к другу иной раз больше, чем брат к брату, сестра к сестре; они лучше ценят человека в человеке, за добро готовы отдать все. Простите, заморочила голову, - спохватилась наконец-то она, - идите-ка в районо. Вторая дверь слева - в комнате сидят двое. Та, что у окна, пожилая женщина - она и есть комиссия по усыновлению и удочерению. Она и определит возможности. Скажите: мы хотим усыновить ребенка, непременно грудного. История, знаете, нескорая, отстоять в очереди придется месяцы. Посодействую, чем смогу.