Колыбель в клюве аиста

КОТ!

Соседка-профессорша, сообщив столько действительно интересного, поучительного, полезного, покинула нас. Захлопнулись двери и будто автоматически затем выключился "видеомагнитофон" - юбилейное и околоюбилейное, эпизоды чествования и детали пиршества, лица аплодирующих, улыбающихся, жующих и пьющих, обрывки фраз, жесты, запахи жареного, вареного и пареного - все начинает отступать, исчезает вовсе. Телефонный звонок застает в раздумьях об ином...

КОТ!

5

Звонил Азимов. Он сообщил подробности проводов Жунковского. Конечно, проводы прошли нормально. Если не считать небольшой закавыки...

– Что случилось, Турсун?

– Задала работы дыня - намаялись мы с ней.

– А что?

– Поставили на весы - она больше десяти килограммов потянула.

– О!

– Потянула, и все...

– Дальше. ("...Память у Азимова не забита мусором - наверняка помнит Рябую...")

– Считай: "дипломат", арбуз килограммов на десять и эта дыня - помнишь, такая... бухарская?

Конечно. ("...Кота может и запамятовать...")

– Трехразовое превышение нормы - не ручная кладь, а...

– Представляю.

– Гостинцы на вес золота.

– Турсун, твой звонок кстати.

– Да?

– Есть вопрос.

– Я не досказал - не интересно, что ли?
– в голосе Азимова послышалась обида.

– Ради Бога, продолжай.

– Забавная картина: он с дипломаткой и арбузом по ту сторону контроля, я с дыней - по эту, - после небольшой паузы продолжал Азимов.
– Ну, думаю, не вышло, придется возвращаться с дыней. Только подумал... Ты слышишь?

– Слушаю, Турсун.

– Гляжу, подбегают трое. Двое мужчин и женщина. Один из мужчин, очкастый, солидный, достал билет, паспорт, в руках у него - тощая папочка. Я - к нему. Прошу, говорю, дыньку пронести вон тому мужчине. Артуру, значит. Очкастый оказался покладистым малым, взял авоську, только поинтересовался, мол, нет ли внутри дыни бомбы. Провожатые мужчина и женщина набросились на меня - очкастый успокоил, и я понял, что он у них главная фигура.

– Передал?

– Конечно. Слушай дальше. Вышел из здания, вижу, стоит "Волга". Белая. Со шторками. У машины - знакомые мужчина и женщина. Я не утерпел - спросил, кому я только что передал сетку с бухарской дыней. Мужчина, значит, в ответ: "Министру - вот кому! Голова дурья, впутал в базар самого министра!.."

Я засмеялся металлическим неискренним смехом: рассказ Азимова, честно говоря, не тронул меня, не терпелось перевести разговор на нужную тему. И Азимов рассмеялся, но, видно, почувствовав холодок по другую сторону провода, осекся, долго молчал, сопел, спросил после паузы иным, озабоченным, чуточку встревоженным голосом:

– Что тебе?

– Помнишь, сидели мы в бостане у тети Зевиды?

– Далеко забрался - зачем тебе это? Для сценария?

– Да, зазудило память.

Такие давние дела, - произнес серьезно и тихо Азимов.

– Попробуй вспомнить.

– В бостане... У Зевиды-апы...

– Летом...

– Ясное дело - не зимой.

– Я вернулся на каникулы. Помнишь: стоял однажды на перекрестке шоссе и улицы Ленина. Ты вышел из артельного двора.

– Я еще подумал: в жару-то - и в костюме.

– Верно: в костюме.

– С иголочки. Серый, С тоненькими розовыми полосками. Отличный костюм... У нас тогда ходили в чем попало.

– От тебя несло запахами ваксы и кожи - я почему-то сходу догадался о твоей профессии.

– Да, чувствовал я себя моченой кожей.

– Я хотел обнять - ты вежливо отстранился... помнишь, что сказал ты мне?

– Когда это было...

– Ты сказал: "Осторожно. Испачкаешься..." - потом пригласил к себе на чучвару [8] .

– Чучвару не забыл, - умилился Азимов.

– Мы двинули к тебе. Забавно: ты в шикарных хромовых сапогах со скрипучками.

– Во дворе у тети Зевиды стояло дерево-урючина. Древняя, развесистая. Под нею в тени - стол... А в чучвару была посыпана сушеная кинза.

8

Чучвара – пельмени

Оба замолчали. В трубке слышалось посапывание Азимова - он о чем-то напряженно размышлял.

– Ну и что? С чего вспомнилось?

– Говорю же, зазудилось.

– Не темни.

– Турсун, вспомни подробности ужина в бостане. О чем шла речь тогда под урючиной?

– Да, сидели в бостане. Ели чучвару. А о чем говорили? Разве упомнишь? Сколько минуло лет? Спроси-ка о другом.

– Тетя Зевида рассказывала о смерти районного хирурга... Меня интересуют подробности рассказа тети Зевиды.

– Именно то, что рассказывала тетя?

– Именно.

– Тогда в бостане?

– Попытайся вспомнить.

– Но это невозможно, Дауд.

"Почему же, - подумалось мне, - помню же я...

Я еще не знаю, чему суждено сгореть в огне...

Мы сидим в бостане, уплетаем за обе щеки чучвару и слушаем тетю Зевиду. "Горячий был человек, - говорит хозяйка о хирурге.
– Мог из-за пустяка вспыхнуть, правда, и отходил быстро. Глядишь - весь в себе, задумчив. А глядишь - улыбка часами не сходит: не идет - летит по коридору. Обязательно поздоровается... Заглянет, поинтересуется: "Здравствуйте, Зина, что нового у вас?" Выслушает внимательно, либо одобрит, либо поправит, так вежливо, по-человечески, что становилось легко на душе... Что и говорить, уважали его в больнице. А после происшествия с мальчиком вдруг круто изменился - вот удивительно!
– пропала улыбка; работал по-прежнему, не щадя себя, но что-то - это замечали все - изменилось в нем круто. За неделю до рокового случая, помню, и вовсе сломался. Под вечер... Я сдала смену и собиралась домой. Но вспомнилось, что накануне он просил заглянуть на минутку. Так было не раз: вызовет и попросит прийти утречком пораньше и приготовить то или это - доверял мне, и я дорожила доверием. Думаю, загляну... Подошла - а тут двери распахнулись - боже!
– из кабинета вылетает - кто бы подумали!
– завскладом сельпо. Не знаю, с чем завскладом заглянул к доктору. Может быть, за справкой - перед этим он лечился, отлеживался в одной из палат. Но может быть, заглянул обговорить предстоящую охоту - говорят, они иногда вместе охотились..."

– Завскладом сельпо?
– послышался в трубке голос Азимова.
– Не помню. Перебрал в памяти всех, а такого... Точно, не помню. Извини.

Простившись с Азимовым, я решил перенести на бумагу рассказ Зевиды. Конечно, за давностью восстанавливалось немногое, но среди малого отыскивалось несколько подлинных ее слов - их-то я выписал, выстроив в колонку. Увлеченный странной криптограммой, в попытках отыскать некое в них затаенное, я не сразу придал значение очередному звонку Азимова. Казалось, звонил тот, как всегда, от тоски, но уже первый кусочек фразы после "Алло, алло" ("„.Слушай, Дауд..."), прозвучавший позывными к чему-то важному, насторожил...

– Слушай, Дауд, - выдержав затем многозначительную паузу, Азимов произнес неожиданное: - Вспомнил я.

– Что?

– Ну, этого... завскладом сельпо. Все правильно - был такой. Ты знал его: помнишь, на базаре промышляла приезжая баба?

– Рябая?

– Она.

Вот отчего тянуло память к чаепитию под урючиной - не обмануло предчувствие, недаром перебирал я память о чаепитии с осторожностью сапера - обнаружилась-таки мина!

Я, конечно, знал, и наверняка, больше, чем Азимов, но хотелось, чтобы Азимов выложился, затем чтобы я смог сопоставить памятное ему с отложившимся в моей памяти. Азимов, полагая, что мое любопытство вызвано профессиональными соображениями, не догадывался, как ошеломила меня весть: как смешала она в горячее месиво мысли, чувства.