Командировка

– Параметр?

– Скорее всего.

Иванов насупился.

– Так это тебе к начальству надо обратиться, Виктор. К Капитанову лучше всего.

– Обращался. И не я один.

– Да-а. Прямо не знаю, что сказать. Если, к примеру, меня имеешь в виду, так я все по чертежу делаю. Пойдем, проверишь.

– А станок?

– Станок - первый сорт. Я и не мечтал на таком работать. На станок и грешить нечего. Подходящий станок, побольше бы таких. А он один у нас и есть.

Мне доверили, потому что другие боятся. Дорогая, скажу тебе, штука. Правда, я слыхал, теперь и наши начали делать. Но я не видел, врать не стану. А этот станок - экстра-класса. Лучший в мире. Финны, правда, я слыхал, еще лучше делают. Да куда уж лучше!

Сам увидишь.

– Ничего я не увижу, Геннадий Иванович. И вообще, дело мое швах.

– Чего так? Обидел кто?

В его вопросе не было подвоха, я понимал. Честный, простодушный человек со мной разговаривал.

Спроси я у него сейчас тридцатку взаймы - помнется, поднатужится - и даст. А я обман держал в кармане, как кастет.

– Вы давно здесь работаете, Геннадий Иванович?

– Давно, Витя. С самого начала. До войны пришел.

– Воевали?

– А как же. Все воевали, кто мог.

Он докурил сигарету до фильтра и с младенческим любопытством следил, как сизым дымком тлеет вата.

– Значит, когда Никорука назначили директором, вы уже здесь работали?

– Федор Николаевич ко мне советоваться приходил. Да. Уж поверь. Было время. Это теперь он далеко, аж на шестом этаже. А было время советовался.

Так-то.

Нехотя сделал я следующий шажок:

– Что же, так он сильно изменился?

Иванов поглядел на меня пристальнее, что-то хотел, видимо, разглядеть, только мои жалюзи наглухо закрыты, и замок на них пудовый. Вот это и не понравилось старику.

– Какой он, Витя, это нас не касается. Это вопросы высшего порядка. Да и тебе-то зачем?

И еще я сделал шажок, может, и лишний. За бровку вышел.

– Говорят, хорошая премия за узел вам светит?

Слыхали, Геннадий Иванович?

– Пошли, Виктор, засиделись. Кончился перекур.

Аида!
– Встав, добавил назидательно: -Тебе тоже не посоветую одну за одной смолить. Легкие ссыхаются и чернеют.

Шура Порецкая - ангел сероглазый - терпеливо дожидалась, стерегла импортный станок. Но уже не одна. Около нее и даже как-то сверху тряс волосьями статный паренек, парил орел над случайной добычей.

– ...скукочища - тьфу! Катька Воробьева чухаря привела, фокусы показывал. Сдохнешь! Пятаки глотал, а Жмот ка-ак звезданет ему между лопаток - он пятаком и подавился. Еле откачали...

– Глупо!
– жеманясь, сказала Шура.
– И правильно, что я не пошла. Одни глупости там у вас.

– Подрыгались под маг, - не уступал парень.
– Ко мне Зинка липла. Звала к себе в гости, между прочим.

Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили, как мы подошли.

– Брысь отсюда, бездельник!
– приказал Геннадий Иванович.
– Хиляй!

– Но-но, батя!
– парень занавесился волосами, отодвинулся, но не оробел.
– Не возникай!

Помедлив для приличия, он с форсом, покачивая бедрами, удалился.

– Хипарь вшивый!
– сказал ему в спину Иванов.
– Говорить-то по-русски не умеет.

Шура вступилась за знакомого:

– Почему не умеет. Манера просто такая, Геннадий Иванович. У вас свои слова, у молодежи свои. На слова ведь тоже мода есть, как на одежду.

Иванов с сомнением, но беззлобно покачал головой:

– Мода у него одна - груши околачивать.

– Ой!
– сказала Шура.
– Это уж совсем ни при чем.

– Как же ни при чем? По словам да по прическе если судить, ладно, можно и ошибиться. Согласен.

А по работе не ошибешься. Как человек работает, такой он и есть. Ты уж, Шурочка, не сомневайся. У твоего гаврика и руки кривые, и ум корявый, и душонка скользкая. Он у меня три месяца в учениках ходил, я знаю, что говорю.

– Он никакой не мой!
– сказала Шура, слегка порозовев, что придало ей сходство с распускающимся бутоном.

– Спасибо за разговор, Геннадий Иванович, - сказал я.
– До свидания. Может, еще придется встретиться.

Мне не хотелось, чтобы он остался обо мне совсем уж дурного мнения. Но и хорошего я оставить не мог.

Я мог только лезть в душу и знать, что, чем быстрее разойдутся слухи о моей пронырливости, тем лучше.

Иванов, протягивая на прощание руку, смотрел на меня с подкупающе-небрежной казацкой прямотой. Он смотрел на меня точно так, как боевой запорожец, вероятно, вглядывался в одуревшего от подозрительности турка.

– И ему вы не понравились, - с долей сочувствия отметила уже в подземном переходе ясноглазая Шура - К кому теперь пойдем?

– К кому?

– Да, к кому?

– А купаться не пора?

– Купаться вам придется одному, - сухо обронила девушка, с очень сложным, впрочем, подтекстом Уж если я сумел вызвать неприязнь у великолепного начальника Капитанова, если вывел из себя черноглазого книголюба Петю Шутова и огорчил пожилого фрезеровщика Иванова, то вряд ли мне стоит рассчитывать на ее симпатии. Вот что она сказала в подтексте Но не только это. Еще она сказала, что ее молодости и красоте нечего делать с моим запоздалым московским пижонством. Девушки не мастерицы на долгие речи, но умеют многое высказать обходным путем, таким, когда душа с душою говорит напрямик.

– Тогда пойдем обедать, Шура, - сказал я-Это, я думаю, входит в ваши обязанности.

– С чего вы взяли?

– Мне Капитанов объяснил. Он сказал, Шурочка тебя и в столовую сводит. Кстати, вы не родственники?

Шура вспыхнула, как лопнувшая почка:

– Почему родственники?

Так просто. Я слышал, на периферии очень распространена семейственность.

После этого она молча пошла по коридору, а я побрел за ней.

Чувствовалось, что близится обеденный перерыв.

По углам толпились курильщики и вообще царило приятное оживление, как на бульваре перед началом вечерних сеансов. Мы дошли до лифта в вестибюле, тут выстроилась очередь. Шура кого-то высмотрела в очеееди и кинулась с радостным приветствием: "Ой, Здравствуйте, Елизавета Марковна!"

Пожилая женщина с угловато-худым телом подростка, затянутая в узкое синее глухое платье, повернулась к нам, вытянула из очереди длинную тонкую руку и весело сказала:

– Шуренок, миленькая, что же ты не принесла мне чертежи с утра? И где ты была? Я тебе сто раз звонила.