Командировка

Это была Шацкая, инженер, стоявшая у меня в списке под номером четыре. Именно в списке. В табеле, составленном мной еще в Москве, она занимала место никак не ниже второго, пожалуй, сразу после Капитанова.

Она взглянула на меня мельком, с небрежным прищуром, и я понял: Шацкая знает, кто я, и знает, зачем хожу и вынюхиваю. То есть веду себя не так, как прилично уважающему себя специалисту из столицы. В ее небрежном взгляде порхнула легкая улыбка и даже приглашение к чему-то, но никакой опаски или настороженности в нем не было.

– Шура меня вряд ли представит, - сказал я громко, так что многие повернули.к нам головы.
– Она считает, что я приехал специально портить всем настроение. Может, она и права... Виктор Андреевич Семенов к вашим услугам.

– Очень приятно. Елизавета Марковна. Чем могу быть полезна?

– Я приехал по поводу нашего прибора, - сказал я еще громче, уставясь в пол.
– Мне необходимо с вауи поговорить.

– Здесь?

– Где угодно. Можно и в столовой.

Стоя в очереди к раздаче, мы вели с Елизаветой Марковной светский разговор. Она интересовалась новостями столичной культуры, я отвечал односложно, помогая ей управляться с подносом. У нее были неловкие руки две тонкие жерди, наспех приколоченные к плоским детским плечам. Этими жердями она, того гляди, могла опрокинуть на меня помидорный салат, а то и дымящийся борщ, значившийся в меню под названием "Весенний".

– Значит, вы говорите, на Бронной ни одной стоящей премьеры?

– Какие сейчас премьеры - летом? Театры на гастролях - Я понимаю, что на гастролях. А зимой?

– И зимой не было.

– Так уж и не было, - приветливая, недобрая улыбка знающей себе цену ученой дамы.
– Я была в январе в Москве. Две недели. И смогла попасть в театр всего один раз. Везде огромные очереди, аншлаг.

– Очереди есть, а премьер нету.

– Мне кажется, вы преувеличиваете, - мудрая улыбка на устах. Москвичи, как правило, избалованы, Виктор Андреевич. Знаете, если люди работают на кондитерской фабрике, они обычно пресыщены всем сладким. А нам, приезжим, хотя бы какой-нибудь леденец пососать, и то большая радость.

– Пресыщены - это которые на фабрике приворовывают, - возразил я, увернувшись от падающего компота.

Шура стояла впереди и каждое мое замечание встречала осуждающим хмыканьем. В зале - огромном, светлом, с букетиками цветов на пестрых клеенках- было многолюдно, шумно, но очень чисто. Чистота была здесь самостоятельным явлением, как бильярд в строительной конторе. Она бросалась в глаза, как дерзкий разрез юбки.

– Шура, разрешите, я заплачу за ваш обед, - сказал я.
– Не стесняйтесь, у меня деньги шальные, командировочные.

Она не ответила, но с таким треском раздернула молнию на своем кошельке, что я испугался, не поранила ли она себе пальчик. Ее искренность была подобна самоослеплению.

Я замечал, люди иногда бывают чище и величественней в неприязни, чем в любви.

Догадываюсь, как любят такие девушки; скорее всего, фальшиво и заумно, со множеством уловок и черепашьей медлительностью; а вот неприязнь ко мне вспыхнула в ней с бесшабашной откровенностью, стремительно, как грозовой ливень. Когда мы расставляли тарелки, Шура держалась подчеркнуто независимо, будто намеревалась сесть за соседний стол. И поднос свой мне не доверила отнести, отнесла сама в дальний угол, где над столом торчала веселая табличка: "Место для использованной посуды", и, возвращаясь, сделала солидный крюк, лишь бы не прикоснуться ко мне невзначай.

– Ну-с, - сказала Елизавета Марковна, блеклой усмешкой давая понять, что от нее не ускользнула сложность наших с Шурой отношений.
– О чем же вы хотели меня спросить, Виктор Андреевич?

– А вот о чем, - ответил я, зачерпнув ложку густого весеннего борща и держа ее над тарелкой.
– Даже не знаю, вдруг вы обидитесь.

– Что за церемонии. Смелее, дорогой московский гость!

– Разрешите говорить прямодушно? Как с коллегой.

– Буду только рада.

В какой раз за сегодняшнее утро я увидел вариацию презрительно-ироничного понимания.

– Блок, который вы делаете для нашего прибора, Елизавета Марковна, слов нет - всем хорош. И его заслуженно выдвинули на премию. Я бы с удовольствием уже сегодня поздравил вас с успехом и почестями, если бы не одна мелочь. Из-за этого блока прибор не работает. Ну, не совсем, конечно, не работает, а как бы сказать - не тянет на полную катушку...
– тут я сделал паузу и откушал пару ложек борща.
– Иными словами, Елизавета Марковна, блок-то с брачком.

Попросту говоря, обмишурили вы заказчика, на мякине провели.

Шура Порецкая поперхнулась густо наперченным помидором.

– Запейте лимонадом!
– сказал я и поспешил подать ей стакан, который она не заметила, заглядевшись на лицо Елизаветы Марковны. И было на что заглядеться. За секунду до того очаровательно светская, по-хорошему насмешливая улыбка вдруг заморозила щеки и уголки губ и окружья бровей инженера Шацкой, и весь ее облик напоминал теперь зимний каток на Чистых прудах.

На мгновение я почувствовал себя виноватым, но только на мгновение. Шацкая, конечно, была в курсе неисправности узла - она правая рука Капитанова.

Кто угодно, но не она. И поэтому я должен был каким угодно способом вывести ее из состояния благодушной созерцательности.

Разумеется, нагловатый наскок - не лучшее, что можно придумать, так ведь и времени у меня мало.

– Повторите, пожалуйста, что вы сказали?
– попросила Елизавета Марковна.

– Бракованный поставляете нам комплект, - повторил я с большой готовностью.
– Хуже некуда.

– Вы можете это доказать?

– Смогу, если вы мне пособите, Елизавета Марковна. А без вашей помощи вряд ли. У меня не семь пядей во лбу. Мои товарищи не смогли доказать, и я не смогу. Но ведь это ничего не значит. Обмануть можно даже Перегудова Владлена Осиповича - а это, замечу в скобках, замечательный в своем роде специалист, - государство нельзя водить за нос... Вы почему не кушаете, Шура? Такой вкусный супец...

За столом воцарилось гнетущее оцепенение, молчание нарушало только мое смачное интеллигентное прихлебывание.

– Вы отдаете себе отчет?
– спросила Елизавета Марковна, необычно понизив голос.

– Отдаю, - сказал я.
– Вполне.

Застать врасплох Елизавету Марковну было так же трудно, как поймать на голый крючок столетнего пескаря. Дело не в том, что крючок голый, а дело в том, что старый пескарь частенько страдает отсутствием аппетита.

– Вы странный товарищ, - сказала наконец Шацкая, приступая к трапезе. Я, кажется, должна бы наговорить вам резкостей и пойти нажаловаться, но мне почему-то не хочется это делать. Вам поручили невыполнимую задачу, в общем-то, поставили под удар, но вы решили доказать, какой вы прекрасный работник.

Так? И вы бросаете обвинения, за которые можно привлечь к ответственности в официальном порядке. Но я понимаю мотивы, которые вами движут... Давайте забудем этот разговор, пообедаем и разойдемся с миром.

К сожалению, после того, что вы сказали, я не смогу поддерживать с вами доверительных отношений.

– Вы же знаете, что я прав.

Елизавета Марковна спокойно положила ложку, мило улыбнулась Шурочке, кивнула кому-то вдаль, не говоря ни слова, встала и поплыла меж столов. Чудно двигалась ее плоская синяя фигура, огибая острые углы. Наивная угловатость задержавшегося в своем развитии подростка, изящная головка на высокой шее, кланяющаяся вперед при каждом шаге, - это было посвоему красиво, но оставляло привкус горечи.