Командировка

Поговорив с Натальей, я немного поразмышлял и о деле. Размышлял сказано неточно. Я восстанавливал в памяти лица, интонации, оттенки фраз весь сегодняшний день. Фактов я никаких не собрал, да их и не могло быть во множественном числе. Факт мог быть только один, крупный и значительный, как бугор на гладкой тропе. Чтобы ему обнаружиться, еще не приспело время. Как рыбак, закинувший сеть, я должен терпеливо ждать.

Я и ждал, пока на пузо мне не шлепнулся волейбольный мяч. Неприятное, скажу вам, ощущение для полузадремавшего разомлевшего человека. За мячом приковылял загорелый мальчуган лет десяти, смело потребовал:

– Дядя, отдайте мой мяч!

– Не отдам, - сказал я.
– Умру, а не отдам. Из принципа не отдам,, раз ты меня так напугал во сне.

– А вы разве спали?

– Представь себе. Я видел прекрасный сон, и вдруг - на тебе!
– мяч в живот. Заикой можно остаться. Ты случайно не диверсант?

– Вот мои папа и мама, - мальчик в раетеряннооти повел плечами. Неподалеку загорала молодая семейная пара, когда я пришел, их тут не было. Мужчина приветливо помахал мне рукой, крикнул:

– Простите нашего оболтуса.

Мальчуган поддернул плавки. Я катнул ему мяч.

Он ступив на него пяткой и не уходил.

– Дяденька, а что это у вас за шрам?

– Это, любознательный юноша, след сабельного удара.

– Не считайте меня придурком, - мальчик презрительно скривился.
– Я сначала подумал, это аппендицит, но тогда бы было справа. А у вас слева.

– Шурик!
– окликнул мальчугана отец.
– Иди сюда немедленно!

Шурик даже бровью не повел.

– Мне тоже хотели делать какую-то операцию, - продолжал он стройно развивать свою мысль.
– Но я наотрез отказался. Каждое лишнее вмешательство в организм опасно. А хирургам, им только и давай резать. Знаете почему?

– Почему?

– Им сдельно платят с операций. Чем больше операций, тем они богаче живут. И вас они, наверное, обманули. Можно было лечиться таблетками, а они разрезали.

– Я им поддался, - с горьким сожалением подтвердил я.
– На их уговоры и лживые обещания клюнул.

– Чего же они обещали?
– заинтересовался мальчик не на шутку.

– Здоровье, видишь ли.

– Ну и как?

– Обманули. Подло обманули.

Мальчик, выражая искреннее сочувствие, присел рядышком на песок, открыл было рот, но возникший за спиной отец положил ему руку на плечо.

– Ты что, не слышал, тебя зовут?
– спросил, дружески мне улыбаясь. Видный мужчина, лет тридцати трех, со скульптурным телом и нежной белесой бородкой.

– Не ругайте его, - попросил я.
– У вас очень умный мальчик. Он мне на многое открыл глаза.

– Трепать языком он мастер, - согласился мужчина, - только дай волю заговорит любого до родимчика.

Шурик обиженно вскинул голову:

– Папа!

– Что - папа? Тебя зовут, а ты как глухой. Неприлично приставать к незнакомому человеку. Извинись и пойдем... Вы откуда приехали, товарищ, не из Москвы случайно?

– Из Москвы.

– Земляки!
– воскликнул мужчина с внезапным воодушевлением.
– Слышь, Зина (жене), тут из Москвы товарищ!

Зина восторженно захлопала в ладоши. Эмоциональная какая семейка.

– Здесь, пожалуй, полпляжа москвичей, - - холодновато урезонил я земляка. Я не искал знакомств. Он не обратил внимания на мою холодность, представился: - Юрий Кирсанов.

Через пять минут я как-то ненавязчиво был перемещен ближе к пледу и обласкан вниманием Зины Кирсановой, женщины, про которую в тридцать лет можно было точно сказать, какой она будет в восемьдесят- такой же добродушной, румяной пышкой; а еще через десять минут мы с азартом резались вчетвером в подкидного дурака. Попутно Юрий с увлечением рассказывал про свою жизнь.

Я верил каждому его слову, верил, что он настоящий топковый работник и у него масса рацпредложений, и понимал, клокочет он несколько легкомысленно оттого, что не привык отдыхать, не умеет отдыхать, бездельничать не умеет, как не умеют отдыхать многие истинные работники, мастера и первопроходцы.

Не научились, времени не было. Пустопорожнее затянувшееся лежание на брюхе трепало нервы начальнику смены Юре Кирсанову, и он рад был любой разрядке.

Я не понимав только, почему я должен перекидываться с ним в подкидного дурака. Тем не менее мы в паре с Шуриком легко выиграли четыре партии подряд, отчего доблестный пионер впал в триумфальный шок.

Расстались мы добрыми друзьями, на той стадии, когда еще не меняются адресами, но догадываются, что непременно придется.

В девятом часу я спустился ужинать в ресторан.

До этого ватялся в номере, читал газеты и изредка блудливо поглядывал на белый чешский телефон. Но все-таки удержался, не заказал Москву. А если удержался в первый вечер, то удержусь и дальше.

Я уже не избегал разговора с Натальей, не боялся, что левая рука онемеет.

"Ну-с, - обратился я к ней, изучая меню, - что мы выберем такое вкусненькое и не слишком дорогое?

Что ты предпочитаешь, минтая, рыбу или мясо? Вот, смотри - филе под грибным соусом, и всего-го стоит рубть шестьдесят. Ах, Наташа, - форель! Смотри, форель по-осетински. Любопытно Значит, где-то неподалеку водится форель Не думаешь же ты, и го ее привозят из Осетии. Это с лишком накладно, милая. А пить что ты будешь? Сухое грузинское - по-бутыли, а?

Купим бутылку и располовиним. Вот, пожалуйста, саперави. Укрепляет сосуды, любовь моя... Я бы еще попробовад вон того останкинского пива в маленьких пузырьках, но боюсь, получится ерш. Ты так не думаешь, нет? Скажу тебе прямо, Натали, твоя склонность к противоречиям меня порой бесит. Ты ведь даже когда соглашаешься, с этой своей фальшивой угодливостью, то по глазам видно, что несогласна и готова все сделать наоборот. Разве не так? Хорош бы я был, если бы ты все делала по-своему. Да пожалуйста, делай. Но предупреждай! Существуют санитарные нормы поведения, любовь моя, ты должна о них знать, у тебя же диплом врача. Пусть липовый, но диплом".

– Две бутылки пива, - сказал я подошедшему официанту, - салат из помидоров и лангет. Будьте добры!

– Салата нет и лангета нет, - ответил официант, расплываясь в лунатической улыбке.

– На нет и суда нет. Тогда вот порцию форели.

– Форели давно нет. Это так она обозначена, неизвестно зачем.

Повеяло столичным обхождением, я внимательнее всмотрелся в официанта. Нет, этот добродушный толстячок не станет нервничать и обвинять меня в неуважении к его труду. Нипочем не станет. Доброе лунатическое лицо с легкой дымкой сожаления о бездумно прожитых годах.