Командировка

Хорошие люди работали не только на Катином заводе. В школе, где учился Андрей, справляла должность завуча женщина средних лет, суровая, как ветер гражданской, с впалыми щеками, пробитыми, казалось насквозь, дырочками оспы, носившая редкую и смешную фамилию Сверчок-Разумовская. Это она, узнав от матери Андрея о случившемся, составила письмо-характеристику, заверила письмо у директора школы и у педагогов, учивших Семенова, и с этим письмом исходила все нужные инстанции.

Андрею пришел официальный вызов на экзамены.

Он был принят.

Любопытно, что тайный доброжелатель не смирился и год спустя снова сообщил в училище всю правду об Андреевом отце, присовокупив не без сарказма, что сесли приняли учиться сына такого человека, то, может быть, стоит поинтересоваться, кто у вас сидит в кадрах?".

Было комсомольское собрание второго курса, где Семенов еще раз подробно изложил свою историю.

Собрание приняло резолюцию о доверии курсанту Андрею Семенову. Присутствовал тут и безымянный человек в армейском кителе без знаков различия, он притулился в уголхе аудитории, издали поощрительно улыбался Андрею и один раз подмигнул, точно хорошему приятелю. Из-за него мой отец, выступая, сбивался, г ям л ил и неожиданно для себя высказал спорную, мягко говоря, мысль о том, что бдительность не должна быть ни близорукой, ни слишком дальнозоркой. Как раз после этой фразы из угла донесся зловещий смешок. Однако все обошлось.

Как много людей неизвестно для нас вмешиваются и решают нашу судьбу так же, как и мы, порой не давая себе отчета, влияем на чужие судьбы. Задумаешься, сколько ошибок надо бы поправить, а возвращаться назад нет охоты. Дай мне возможность все начать сначала, откажусь. Скучно и лень. Да и какой смысл? Ожившие надежды погибнут вторично, воскресшие дорогие образы заново канут в тьму. Это жестоко. Иное дело -влажные побрякушки воспоминаний, они всегда под рукой. Надоест перебирать и утешаться, пожалуйте на полочку до следующего раза.

Спустя четыре месяца мой отец, Андрей Семенов, в полном курсантском обмундировании, сияя пуговицами и сапогами, знобясь от декабрьской измороси, терпеливо поджидал на скамейке в скверике. Он Катю не забыл. Он вкус ее хлеба и помидоров помнил.

Она не пришла в этот раз. Может, скамейку поменяла? Может, в столовой обедает по зимнему времени? Все может быть. Если бы хоть фамилию знать.

В следующее увольнение, в пятницу, он стоял у проходной, старательно вглядываясь в текущий широкий людской поток. Конец смены. От напряжения слезились глаза, и ветер швырял в лицо осеннюю слизень. Он прождал больше часа, стоял, когда уже давно все вышли. Он приезжал пять увольнений подряд, и видение вытекающей из узкой щели дверей людской реки, темной и мрачноватой, постепенно мелеющей и сужающейся, преследовало его по ночам.

В шестой раз - был крепкий стеклянный январский день - он неуверенно вычленил глазами из толпы худенькую стройную фигурку и чуть не вскрикнул от радости. Он ее узнал, а она не узнала, и, когда он пробился к ней, расталкивая руками идущих, и дернул сзади за руку, она подняла глаза с тревожным изумлением. Но это было только мгновение.

– Надо же!
– удивилась Катя.
– Это ты? Приняли, значит?

Не отвечая, он за руку вытянул ее из течения в сторону, не выпуская руки, довел до скверика.

– Посидим, Катя.

– Да что с тобой, - смеялась она.
– Опять есть хочешь? У меня ничего нет. Приходи завтра, принесу.

– Я пять раз тебя встречал, Катя.

– Здесь?

– Где же еще. Я не знаю, где ты живешь.

– Так я же в центральную проходную обычно выхожу. Там мне ближе. Надо же, какой смешной...

А тебе идет форма.

Тут он и высказался, не мешкая:

– Катя, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Мама моя, милая, нежная, гордая, певучая мама

моя, как ты ответила? Ты не сказала, жеманясь: "Ах, мы так мало с вами знакомы"; ты не сказала: "Это так неожиданно, мне надо подумать"; ты не сказала:

"Ой, мне надо купить к ужину картошки"; ты не смалодушничала, не покривила душой, не мучила отца; порозовев от мороза и смущения, ты покорно шепнула: "Я тоже очень хочу быть твоей женой".

Это любовь была. Самое то, чем жив человек.

Прозрачная и глубокая, как воздух. Она не обманывает смелых и прекраснодушных.

Мама много раз (особенно часто после смерти отца) повторяла эту историю. "Хочу, чтобы ты стала моей женой!". "Очень хочу быть твоей женой!" Заводская девочка в сером шерстяном платке поверх тоненькой яркой косынки - и ослепительный, с холодеющими в щегольских сапожках ступнями курсант.

Мои мать и отец. В скверике. Сто лет назад.

Мама говорила, что влюбилась в отца в ту же минуту, как увидела слезы на его слящем лице. В скверике.

Неужто и впрямь вас я никогда больше не увижу?

Где вы оба, отец и мать? Вы реальны в моих снах, а в самой реальности вас нет. Хотел бы я встретить того, кто шутит над нами эти проклятые шутки.

Разбудил меня телефонный звонок. Мельком взглянув на часы - седьмой час, - поднял трубку.

– Алло, Семенов?
– голос телефонистки ни с чьим другим не спутаешь.

– Да, слушаю.

– С вами будет говорить Москва.

Пятиминутная пауза, заполненная возбуждающими скрипами и шорохами эфира, и вот оно - благодушное покашливание Владлена Осиповича, дорогого шефа.

– Виктор Андреевич, ну как у тебя?

– Спасибо, Владлен Осипович. Немножко голова побаливает, боюсь, не застудился ли. Вчера на пляже загорал, с непривычки, знаете ли, мог переборщить.

– Виктор, учти, разговор междугородный -пятнадцать копеек за минуту.

– Так вы же по служебному звоните?

– Государство - это мы, товарищ Семенов. Давай, пожалуйста, без фанаберии, ближе к делу.

– Вам кто просигналил? Никорук?

Покашливание, треск, грозовые помехи. В любую минуту могу бросить трубку, а потом сослаться на неисправность линии. Это хорошо, отступление обеспечено.

– Федор Николаевич обеспокоен твоей бурной деятельностью. Говорит, что ты превышаешь полномочия. Что там у тебя?

– Пока ничего, Владлен Осипович. Провожу раскопки. Думаю, понадобится еще денька четыре-пять.

– Виктор Андреевич, слышишь меня?

– Хорошо слышу, как из соседнего номера. Вы не в гостинице?

– Послушай, Виктор. Ты никаких особенно экстравагантных ходов не делай. Выяснишь и домой.

Здесь на месте решим.

– Спросить хочу, Владлен Осипович. Все раньше как-то забывал. Вы с Федором Николаевичем старинные приятели?

Пауза, потрескивание. Вопросик, конечно, с наглинкой.

– Виктор, мне твое настроение не нравится. Ты что, в самом деле заболел?

– Просквозило малость на ветру. В коридорах всюду дует. Но сам город замечательный. Филиал Сочи. Только что моря нет. Зато какой парк, какое озеро. Да что я вам рассказываю, вы лучше меня знаете.