Командировка

Сидим вдвоем с Петей Шутовым в другой комнате. От пола до потолка книжные полки. Задушевный разговор. Петино лицо - как вьюга колеблющееся, тусклое, угрожающее, но и несчастное, увядшее.

– Беды кругом происходят, мы не видим, только следы видим, таят люди беды, прячут, как язвы. Ты, Витек, не верь, который тебе в харю своим несчастьем тычет, это - хорек. У него в душе ни несчастья, ни счастья нету, пусто. Свое несчастье приоткрыть - все равно что догола на площади раздеться. Как ты думаешь, вот я - здоровый, головешка имеется на плечах, а счастливый?

– Не очень. Дураки счастливые.

– Молодец, что так сказал. Я несчастливый, Витек, и несчастье мое - в любви, - гордо изрекает Шутов и пучит на меня удивленные глаза, точно пораженный собственным открытием.

– А кто в любви счастливый? Я счастливый?

Думаешь, я счастливый?!
– Мне обидно, что он выставляется передо мной горемыкой, когда я сам сплошная рана.

– Погоди, -отмахивается Шутов и на некоторое время загадочно исчезает из поля зрения, хотя я попрежнему смотрю на него в упор.
– Я расскажу, а ты тогда рассудишь... Я в армию когда пошел? В шестьдесят шестом, верно? А вернулся когда? Через два года. Два года отдавал священный долг, а она меня дожидалась. Варька. Ни с кем! Я знаю, наш город маленький, не спрячешься. Чего нет -придумают.

Она же -ни с кем. В кино за два года с парнем не сходила. На танцы - ни ногой. Ты что, мне не веришь?

– Почему - верю. У меня у самого...

– Слушай, не винтись! Думаешь, легко девке в самую пору два года по вечерам перед теликом торчать. Да при ее фигуре и прочих данных. Значит что? Значит, верное. Тут я воротился, веселый и окрепший.

Я не инвалид, гляди сам, опять же на твердом окладе и с премиальными. Девок -навалом, хороводом вьются, выбирай любую. А она ждала, Варька.

Письма писала, какие никому, может, не писали. Те письма - как кипяток. Мне, конечно, попервой все равно с кем ходить. Письма письмами, а что два года назад было, ушло, отвык я от нее. Так бы и надо сразу оборвать, так нет.

В первый же вечер - к ней. "Здравствуй, Варюха, родная!" -"Здравствуй, Петенька, любимый!" Слезы, объятья, любовь беззаветная. Начали заново привыкать друг к дружке. Закрутилось колесо судьбы. Деваться некуда. Месяц ходим, второй. Я остываю, она крепче льнет. Совсем как без ума. Только что через лужи себя передо мной не перекидывает. Бывает, я ушьюсь с дружками на день, на неделю, после встретимся: ни попрека, ни обиды -одна огромная радость.

"Милый, милый!" Куда же я от такой денусь. Действительно, как родная у сердца, как сестра. И родители ее -люди тихие, смирные, по-всякому мне уважение оказывают. Маманя ее свитер связала, батя -лишь я на порог -ветром в магазин за пивом. Я пиво люблю. Среди ночи к нему приди -будет тебе пиво.

А тут, слушай, Витек, дома у меня начались нелады с отчимом. Он к старости в дурь попер, попивать винишко взялся, мать костерит почем зря. К тому же не могу ему забыть, как он меня от ученья отговорил.

Ну и еще всякое такое. Короче, чувствую - добром не кончится. Ему или мне пора линять.

Мать жалко. Она хорошая, покорная, как рабыня, мечется меж нами, стареет, с лица сникла, сморщинилась.

Думаю, либо уехать из города, завербоваться, либо жениться. И в такую самую минуту Варька мне сообщает, что она в положении. Что, мол, ей делать? На третьем месяце. Скоро заметно будет.

Веришь ли, Витек, во мне полное безразличие: ребенок, Варька, мамаша, отчим - никакого дела нет.

То есть на все наплевать. Сильных чувств - никаких.

Злость - маленькая, жалость--маленькая, любовь - маленькая, такие маленькие мышата попискивают в груди, ногтем придавишь - и нет их. Как порченый.

"Чего ж, - говорю Варьке, - рожай, если в положении оказалась".
– "Да я, Петечка, наоборот, думаю, сделать, лучше будет". Тут во мне упрямство маленькое взыграло. "Почему так лучше?" - "Как же без отца ребенок - войны нет. А дитеныш без отца. У всех есть, а у него нету". Я говорю: "Насчет того, что у всех - не ври. Полно матерей-одиночек. Мода такая.

У всех как раз нет, а у тебя будет. Завтра заявление подадим". "Правда, Петечка?" - "С любовью, - говорю, - не шутят".

Свадьбы не справляли, расписались, и переехал я к Варе жить.

Тебе, Витек, еще случай любопытный сейчас расскажу. Перед тем как расписываться, дня за четыре до того, загулял я глухо с одним корешем, как звать его, тебе знать необязательно. Веселимся - пятницу, всю субботу. И был у меня разговор с одной мымрой. Она узнала, что я в воскресенье расписываюсь, говорит:

"Петр, разве тебе женщин нету, зачем в петлю так рано лезешь?" Сказала вроде шуткой, а меня раззадорила. "Ты, что ли, - спрашиваю, - женщина?" "А хотя бы и я". И вижу, Витек, что действительно хотя бы и она. Нет особой для меня разницы. Ведь я за эти дни о Варе и вспоминать бросил. Так, в угаре, вспомню, что в воскресенье к двенадцати в загс, и все. Расстроился я окончательно, компанию оставил - и домой. Утром в воскресенье будит отчим: "Эй, Петька, к тебе там невеста прибыла!" Варя в дом почему-то не зашла, стоит у крылечка, в черном стареньком платьице, глаза на меня подняла - огромные, больные. Больные, Витя! Как увидел я ее такую, обомлел, сердце зашлось от тоски. "Чего ты, Варенька, милая?" А то будто нечего, четыре дня ни слуху, ни духу. "Мы будем расписываться?" "Конечно, будем. Какой разговор!"

Зарыдала и опрометью вон.

Стали жить. Девочка родилась, Анюта. Теперь уж большая - восемь лет.

– Чем же ты несчастный?
– уловил я все-таки отправную точку рассказа. Чем?

Шутов смотрит на меня с осуждением.

– Хитрая она, - говорит он с пьяной протяжной истерикой.
– Вся ее семейка, Варькина, хитрющая.

Тихая, покорная исподтишка. Они, Витек, мои жилы тянут своей тихостью. Ты думаешь, Витек, тихие да смирные свой кусок упускают? Ни в жисть. Они его помаленьку заглатывают. Снаружи кусок еще вроде целый и свежий, а что заглотали - уже переварено.

И то бы ничего, что от меня половина осталась, а половина пережевана, а то горе, что я ее до сих пор, Варьку, жалею и вырвать из себя не могу, из нее вырваться не могу. Она мне не жена, сестра, но сестра-то родная, убогая, сломленная. Мной и сломленная, нелюбовью моей подлой. Теперь и Анюта, конечно. Потому я и несчастный, Витек, что жизнь моя - большая скука. Никого и ничего крепко не люблю, не дорожу.

Силы есть, а любви нету и не будет. Не будет, ничего не будет. Ложь и подлость. Танька, видишь, красивая, да? Лучше всех. Таких ты и в Москве немного встретишь. Свистну - на карачках приползет.