Командировка
Шрифт:
– Возомнил ты о себе, Петя, - говорю я в миг просветления.
– Мы с тобой друзья по гроб жизни, и правду я тебе открою. Дерьмо ты, Шутов, раз о женщине так говоришь.
– Я дерьмо, а ты нет?
– И я дерьмо. Будь здоров какое.
– Ты - да, но не я. Скажи, почему я дерьмо? Скажи - не трону. Ты учился, скажи.
– Себя ты очень любишь, Петенька. Ты глянь в зеркало, пьяная рожа, чего там любить-то. Ложь и подлость всюду ищешь, а сам, как половая тряпка.
Капитанову ноги лижешь, государство обманываешь, людей обманываешь,
Он встает и делает передо мной упругий реверанс.
Стреляет:
– Выйдем.
Мы милуем комнату, где три школьные подруги - Света, Муся, Таня, обнявшись на диване, горькими голосишками выводят: "Зачем вы, девочки, красивых любите?" - по очереди перешагиваем растянувшегося у двери доброжелательного пса Тимку, выходим на крылечко. Ночь и звезды. Сладкий запах листвы. Я не пьян почти, только глаза режет. Сверчок чирикает в густой тьме.
– Спускайся, отойдем!
– приказывает снизу Шутов.
– Вернемся!
– говорю я...
Опять комната, и мы все за прежним столом - школьные подруги, Шутов и я. Кооператор Захорошко с супругой отсутствуют.
Таня капризно цедит:
– Душно как. Искупаться бы.
Света посылает мне многообещающий, нежный взор. Не исчерпан праздник жизни.
– А что, это хорошая мысль. Пойдем купаться.
Через пять минут мы уже выходим из калитки вчетвером. Муся остается спать, решила, что у нее нет кавалера. Света висит на моей руке.
– Виктор, - шепчет Света, - вы скоро уедете?
– Вообще не собираюсь уезжать. Присмотрю домик, деньги у меня есть. Думаю тут обосноваться.
– Хо-хоньки!
Черная просека улицы утыкана светящимися бляшками фонарей. Кроме них, нигде ни пятнышка. Спящий город, мираж. Тишина покалывает перепонки.
Хочется говорить приглушенным голосом.
Что бы сказала Наталья, увидев меня сейчас? Она не ревнивая, ее безумию чужды первобытные инстинкты.
Я знаю, что люблю ее.
– Петя, - зову я, - Таня! Мы не заблудимся?
– Не боись!
– хрипит Шутов. Белое пятно его рубашки слилось со светлым Таниным сарафаном в причудливую фигуру. Какое-то квадратное со многими конечностями чудище переваливается впереди.
Сворачиваем в парк. Жутковато, но весело. Чудесная прогулка. Света всей своей переспелой тяжест ю давит мое плечо, все крепче тянет, все увереннее, настойчивее. Куда?
Наконец, озеро, наполненное чуть колеблющейся ртутью. Замерев, мы стоим на берегу, неуверенные, как заблудившиеся дети.
Петя Шутов, точно в забытьи, начинает медленно, молча раздеваться. Вылезает из брюк, стягивает через голову остатки заграничной роскоши. Таня, повернув к нему голову, быстро проскальзывает пальцами по пуговицам сарафана, одним движением освобождается от него. Ее тело фосфоресцирует в звездном свете.
Зажмуриться и ничего больше не видеть. Ночь, шуршание елей, озеро и богиня. Кому повезло, кто
подглядел-умри, не сомневайся. Что еще остается.Умрешь без мук, созерцая, а не скуля от страха перед вечным отсутствием.
– Я не дура, - жеманно тянет Света, тиская мою ладонь.
– Я в такую темную воду не полезу. Брр! Там лягушки.
– Сама ты лягушка!
– вскрикивает Таня и первая, с разбегу, блестящей живой торпедой рассекает волшебную гладь. Шутов, мужественно крякнув, -за ней.
– Не уходи, - заманчиво журчит Света. Куда там -не уходи. Я уже в воде, уже догоняю беззаботных плавцов, каждая моя жилка поет и стонет от великой истомы мгновенного обновления. Вода - теплая, парная. От нашего шума, смеха, крика колеблются леса окрест, уползают в норы хищные твари.
– У-ух!
– вопит Шутов и куда-то навсегда уныривает. л - Э-е-э-е! верещит совсем не подходящим оогине голосом Татьяна.
– Ду-у-рак!
– Полундра!
– ору я.
– Акула!
Обессиленные, задыхающиеся, выплываем мы на берег, где пол кустиком, печально обхватив колени руками, сидит, дожидается нас благоразумная Света.
– Вы чекнутые, что ли?
– спрашивает она.
– Юго гляди, милиция явится.
На мокрые тела натягиваем одежду.
– Теперь в гостиницу!
– стучу я зубами.
– У меня там икра осталась.
Праздник продолжается. Он продолжается до той минуты, пока на стук в дверь из глубины вестибюля не вырисовывается полусогнутый человекообразный швейцар. Он долго разглядывает нас через стекло, отперев, загораживает собой проход и тычет клюшкой мне в грудь:
– Кто такие?! Почему хулюганите?
– Я живу здесь, живу. Постоялец. А это мои гости. На минуточку обогреться.
– Вон оно что, - басит швейцар, с трудом сбрасывая путы сна.
– Все постояльцы наши на своих местах. В двенадцать - отбой.
Он пытается замкнуть дверь, но я просовываю в щель ногу и сую ему под нос квитанцию и рубль в бумажной купюре.
– Отворяй тут вам, гулякам, среди ночи, - ворчит старик, ловко пряча рубль куда-то за пазуху.
– Ты, ладно, заходи, а которые гости - фьють, фьють!
Досадное неизбежное просветление. Света первая заторопилась:
– Что вы, что вы, пора! На работу вставать.
Ужас-то какой!
Таня зевнула с неприличным всхлипом. Пора.
Шутов позвал:
– Отойдем на секунду, Витек.
– Что?
– отошли. Девушки следили за нами с запоздалой опаской. Швейцар задремал, облокотившись на дверной косяк...
Шутов сказал:
– Ты мне по душе пришелся, Витек, честное слово. Не хочу, чтобы ты ошибался: я не дерьмо. Понял?
И про блок не думай, не мучься. Мы его наладим.
Понял?
– Понял, Петя. Спасибо.
Усталое у него лицо, предутреннее.
Я поцеловал Тане руку на прощание, а Свету чмокнул в щеку. Они обе были, как статуи.
Швейцар, поминая какого-то черта безмозглого, запер за мной дверь.