Командировка
Шрифт:
– Вы рассчитываете, Буренков, на защитников, на тех, кто вам велел за мной приглядывать? Но они вам не помогут.
Он забеспокоился и невзначай сморгнул пару раз, как сплюнул.
– Кто велел? Вы тоже, знаете, лишнего на себя не берите. Не таких видали и целы. Пишите куда хочете.
Неприятный это был человек, я видел. Исполнитель чужих желаний. Безвольный и готовый укусить по приказу. Из вечно обиженных. Маленький человек навыворот.
– Буренков, - сказал я, - вы думали найти в моем номере женщину, как же вы ошиблись. Меня, к сожалению, женщины избегают. Я уж и так
– Чего говорите-то, к чему?
– буркнул он с плохо сдерживаемой досадой.
Ох, боюсь я таких. Ох, боюсь!
Поджидая меня, семья Кирсановых лакомилась мороженым.
Мы пошли по светлой аллее, где было ни сыро, ни душно, а в самый раз. Крутолобый сменный инженер, измученный ностальгией по родному заводу, был настроен сентиментально и даже взял меня под руку.
– Посмотрите, Виктор, красотища какая - эти ели. По тыще лет стоят, зеленеют, дышат. Нам с вами отпущено значительно меньше. Зато и тратим мы свое время куда как глупо. Мечемся все, куда-то стремимся, кого-то обгоняем. Нет бы вот так-то окопаться и заглереть. Царственно, на века...
– А прогресс как же?
– Прогресс и беготня - разные вещи. Белке, когда она колесо крутит, тоже ведь, наверное, кажется, что куда-то она мчится, к какой-то цели заветной.
– У тебя хандра, Юра. От жары это. Пройдет.
После купания я почувствовал себя превосходно.
Голова совсем прошла. Я забыл, зачем я здесь и как оказался на этом пляже. Не хотел ни о чем думать и вспоминать. Сидеть, играть в картишки, перехватывать лукавые взгляды, в которых не могло быть подвоха, - какая удача, чудо! Вернусь в Москву загорелый, как эфиоп. Приду к Перегудову, скажу... Стоп.
В шутках, купании, ничегонеделании быстро пролетело время. Обедать мы поплелись в гостиницу. Из окошка администратора меня окликнули:
– Вы - Семенов?
– Я.
– Вас просили позвонить по этому телефону.
Я взглянул на протянутую бумажку - номер директора, товарища Никорука.
Бас Никорука в трубке звучал ласковым рокотом прибоя.
– Не скучно вам у нас, дорогой Виктор Андреевич?
– Никак нет.
– Задание выполнили?
– Почти.
– Надеюсь, к нам нет никаких претензий?
Это он взял быка за рога.
– Выводы я еще не сделал.
В трубке ободряюще-сочувственный смешок, уместный в беседе мудрого наставника с расшалившимся, но любимым учеником.
– Рад слышать, Виктор Андреевич, что не спешите с выводами... Знаете ли что, завтра ведь суббота, выходной?
– Да, кажется.
– Уверяю вас, именно суббота... Приезжайте-ка вы ко мне обедать на дачу. Поговорим, расскажете поподробнее, как поживает мой друг Перегудов... Много не обещаю, но настоящего украинского борща, какой моя хозяйка варит, вам вряд ли где еще удастся отведать.
– Не знаю... неудобно беспокоить. Все-таки - суббота.
– Не беспокойтесь. Записывайте, как доехать...
Хотя я за вами машину пришлю. К десяти ноль-ноль.
Устраивает?
– Спасибо, Федор Николаевич, но...
– Никаких "но". Не ломайтесь, дорогой мой. Мы законы гостеприимства соблюдаем по старинке.
Все, до завтра. Да... плавки захватите.– Спасибо, Федор Николаевич!
Да, скоро закончится моя командировка.
Я пообедал остатками вчерашней роскоши, выхлебал стакан тепловатой воды из-под крана и отправился в институт...
Сегодня и курортная, игрушечная часть города раскалилась добела. Что уж говорить про "индустриальный массив". Ничем не защищенные от солнца коробки блочных домов, казалось, вдавились, влеклись в асфальт, как в тесто. Полкилометра от спасительной тени деревьев до проходной я преодолел, точно муха, угодившая в щи и ползущая к краю кастрюли. Пропуск мне не заказали, пришлось из проходной звонить Капитанову. "Долго спите, заметил он раздраженно.
– Сейчас позвоню насчет пропуска, и валяйте прямо ко мне!" - "Слушаюсь!"
Видимо, он не поверил моему солдатскому отзыву, потому что буквально через две минуты - я еще возился с пропуском - появилась Шурочка Порецкая.
Да какая нарядная - с двумя нитями янтарных бус на шее и с толстыми золотыми серьгами в ушах.
– С тобой, Шурочка, опасно ходить темным коридором.
– Почему?
– она сразу покраснела.
– Бандиты!
– пояснил я.
– Налетят, золотишко сорвут и меня заодно кокнут. Как свидетеля.
– Все шутите, Виктор Андреевич, - сказала она, щурясь от солнца.
– Все вам весело.
– А чего грустить-то, чего грустить? День-то какой разгулялся. Эх!
Мы шли по внутренней территории. Сомлевший гусь валялся под чахлым кустарником, как убитый.
– Вам весело, а всем другим грустно.
– Кому грустно-то, кому грустно? У кого совесть чистая, тот завсегда весел. Конечно, если живот болит либо зуб, тогда не до смеху. А так - чего грустить-то, Шурочка?
В пустом прохладном вестибюле Шурочка остановилась:
– Почему вы со мной так разговариваете?
– Как?
– Дурашливо. Вы меня не уважаете?
– Полно, Шура. Я боюсь тебя.
– С чего бы это вам меня бояться?
Я состроил гримасу печали и закатил глаза.
– Ты - молодая, красивая, вся в золоте, а кто я?
Убогий странник. Боюсь я ненужных мечтаний.
– Не надо, Виктор Андреевич. Я серьезное вам хочу сказать.
– Говори.
Шурочка оперлась ручкой на колонну, приблизила ко мне лицо - все ее веснушки можно пересчитать.
– Всех вы у нас переполошили... Знаете, это, может быть, гадко, но я скажу. Я не подслушивала, случайно... Владимир Захарович что думает про вас. Он сказал, если этот... московский сыщик сам не уберется, мы ему поможем уехать. Вот.
Я попытался поймать ее взгляд, но не смог. Она отворачивалась.
– Кому он это сказал?
– Шацкой...
– Ну и что? Хотят мне с билетом помочь, только и всего. А ты считаешь, они меня убьют?
– Перестаньте!
– Шура, - сказал я, дотрагиваясь до ее плеча, которое она тут же резко отдернула.
– Хочу и я спросить тебя серьезно. Можно?
Она ответила взглядом, полным странной тревоги.
– Почему ты ко мне так добра?
– Мне жалко, - сказала она.
– Вы один, а нас много.