Командировка

Сколько сроку необходимо, говорите?.. Думаю, месяца через полтора представим результаты.

Я осторожно переспросил:

– Полтора месяца?

– Не раньше, - солидно подтвердил директор.
– Раньше никак не выйдет.

– И утверждение премии в этот же срок?
– спросил я. Буря грянула. В облике директора произошел ряд мгновенных изменений - он вытянулся, сел прямо, сузились глаза, подбородок зримо окаменел - передо мной уже был человек, который вполне мог повысить голос на министра. От домашней размягченности, умилительных морщинок, приятной округлости голоса не осталось и помину.

– Не советую, - сказал Никорук.
– Никогда не советую говорить со мной в таком тоне. Вам понятно?

– Да. Мне понятно.

– Премия - это одно, доработка узла - это другое. Зарубите себе на носу.

– Хорошо, - кивнул я.
– Не волнуйтесь так, Федор Николаевич.

Его брови не поседели, я теперь видел, а были добела выжжены яростным огнем глаз.

– В данной ситуации, - продолжал директор, - вы превысили свои полномочия. Поначалу я принял вас за человека, искренне озабоченного делом. И горько ошибся. Вы, кажется, из тех, кого очень интересуют подшкурные вопросы и радует любая возможность напакостить. Не так ли? Своего рода самоутверждение за чужой счет... Вынужден вас огорчить, Виктор Андреевич, нынче этот номер у вас не пройдет.

– Мне нравится такая прямота, - сказал я.
– В ней есть что-то рыцарское.

Буря утихла так же внезапно, как и возникла. Федор Николаевич опять размягченно откинулся на спинку дивана, устало вздохнул, глядя на меня так, точно только что увидел.

– Нервишки!
– оправдался он небрежно.
– Да, да, нервишки. Забудьте. Я забуду, и вы забудьте... Когда возвращаетесь в Москву?

– Денька через четыре.

Я успел заметить, как в его зрачках мелькнули последние сполохи грозы.

– А зачем же так долго? В понедельник и отправляйтесь. Я позвоню Перегудову, мы с ним обо всем условимся... На предприятие больше не ходите, Виктор Андреевич, не надо. Очень вы как-то умеете людей дергать по пустякам.

Альбом с фотографиями сиротливо лежал на столе, как напоминание о недавней идиллии. Мои часы показывали пять минут пятого. Пора. По Никоруку видно было, что пора мне откланиваться. Разговор получился содержательный. Все я понял: и намеки, и пожелания. Директор, однако, не считал меня простой пешкой в этой игре, раз потратил на меня так щедро день отдыха. И на том спасибо.

Водитель прохаживался около своей "Волги" и с сосредоточенным видом изредка пинал ногой в покрышку. Меня вышла провожать вся семья. Улыбки, крепкие рукопожатия, приглашения бывать почаще.

Мика бросала мне пылкие загадочные взгляды. Ее душил смех. Неужели еще что-нибудь подстроила на прощание?

– Привет Шурочке Порецкой!
– крикнула она, чуть ке захлебнувшись весельем, как водой.

– Передам, - сказал я, - если увижу.

Сергея я пригласил, если будет время, захаживать в гости в Москве. Но адреса не оставил.

– Пофилософствуем без помех, - сказал я.

– Непременно. Спасибо.

Уже я садился в машину, но неловко зацепился рукавом за дверцу. Федор Николаевич стоял, скрестив руки на груди, и благожелательно наблюдал, как я высвобождаюсь из ловушки.

– Не везет, - сказал я, обращаясь к директору.
– Во всем не везет. Чуть рубашку не порвал. А главное, прибор не работает. ..

– Заработает!
– обнадежил Никорук.

– Когда еще это будет. Через полтора месяца.

А полтора месяца что нам делать? Нет, это не выход...

Никорук шагнул к машине, где я уже сидел рядом с водителем. Наклонился надо мной, открыл рот, но почему-то не нашел нужных слов.

– До свидания, - помахал я рукой всем провожающим.
– Спасибо. За все спасибо! А вам особенно большое спасибо, Федор Николаевич!

– На здоровье!
– бросил директор и лукаво подмигнул. По-босяцки подмигнул, честное слово.

Мы ехали полями. В мгновение ока нырнули в низину башенки дачных домиков. Словно провалились сквозь землю.

– Тут что же, одно начальство дачи имеет?
– поинтересовался я у шофера. Он подумал, закурил. Сидел, надувшись, что-то у него в голове заклинило.

Я уж было хотел повторить вопрос, но он все же ответил:

– Зачем - начальство? Не только начальство. Зачем? У Кешки Давыдюка тут дача и еще у некоторых, Которые, конечно, поспели к дележу. Я-то не поспел, а мог бы. Все могли. Делили дачи по жребию. Кому выпадет удача. Мне не выпала. А другим повезло.

Тому же Давыдюку... Она ему на фиг не нужна, а взял. Как же. Теперь там у него, считай, один бурьян произрастает. Но взял. Дают - бери! А как же. А мне не дали!.. Да я и не был в жеребьевке.

– Почему?

– Как это - "почему"? В другом городе работал.

Не здесь. Дачи-то когда делили? В шестидесятом А я сюда когда прибыл? В шестьдесят седьмом. Припоздал малость.

На всякий случай я посочувствовал:

– Наш брат всегда припаздывает. А директор, видно, не опоздал. Ишь отхватил домину.

Шофер глянул на меня с иронией: брат сыскался!
– и разговор не поддержал. Заметил только: - Ему положено по должности!
– А потом до самой гостиницы молчал, изредка тяжело вздыхая.

22 июля. Суббота (продолжение)

Не заметил, как задремал. Лежал на кровати, пытался читать газету - и поплыл, поплыл... Это был не сон, а то сладкое забытье, когда каждую секунду имеешь власть проснуться и ощущаешь томление те та, покрытого испариной, и мгновенные, более отчетливые, чем во сне, видения перемежаются мыслью. В таком состоянии можно усилием воли продолжать один и тот же сон до бесконечности. Парение в подкорке - вот как я это называю. Дивное осознанное скольжение в небытии, в мире зрительных образов, но не звуков. Любой звук только помеха. Божественная глухота. Приобщение к тайнам мистицизма. Парад теней.

Ay, ay! Не уходи, мой друг, останься, так близко, хорошо...

Наталья Олеговна куталась в домашний халатик с завязками на спине. Она изображала какой-то танец, а я гонялся за ней, пытаясь ухватить кончики тесемок.

Перестань, Натали, тебе не идет. Ты взрослая, современная женщина, терапевт. Дай развязать халатик, побудь спокойной! Куда там! Расшалилась, расплясалась- лицо резвое, веселое, хищное - и в слезах. Почему ты плачешь, Наталья? Ах, бедняжка, плачет! Какой дьявол заставляет тебя так кружиться, упадешь.