Комбикорм для птицы счастья

Елена Павловна, расценив это как добрый знак, достала из ямки хрустящей квашеной капустки, кисленьких бочковых огурчиков, солёных рыжиков, настрогала мороженой нельмы, ароматного деревенского сала с чесноком, а Платон Данилыч водрузил в центр стола заветный графинчик с настоянным на кедровых орешках самогоном собственного производства.

Сначала выпили за присутствующих, потом за хозяйку и её золотые ручки, потом за здоровье дорогой гостьи, а потом разговор как-то сам собой перешёл на Катьку и Катькины дела.

Растроганная и расслабленная домашней наливочкой и доброжелательным вниманием, она рассказала всё: как бедовали с бабулей после гибели родителей - сотрудников геологической экспедиции; как после окончания школы устроилась фасовщицей на химкомбинат: бабуля сильно болела и хотела, чтобы внучка поскорей встала на ноги, не дай Бог что; как по субботам и воскресеньям помогала бабушке торговать на рынке домашними пирожками, таская их в двухведёрной пайве, закутанной в одеяло; как уже после смерти бабушки на том же рынке познакомилась с Тимуром…

Вот только про страшные Генкины слова, да про свои подозрения рассказывать не стала: постеснялась или побоялась.

При упоминании Тимура Елена Павловна посмотрела на мужа и выразительно двинула бровями. Некурящий Платон Данилович в ответ только сокрушённо вздохнул:

– Ну, что, Павка, пойдём покурим что ли…

Глава 8

Убирая со стола, Елена Павловна ругала себя распоследними словами: раскатала губу, дура старая! Из огня да в полымя! Нашла сыну невестушку - каждый в глаза плюнет и прав будет: рыночная подстилка! Щёки её полыхали жаром: ладно, Пашка - дурачок. С него какой спрос. Подобрал змейку себе на шейку. Но она-то - баба тёртая - пригрела в семье неведомо кого! Тоже мне, одноклассница! Завтра же чтобы духу этой одноклассницы в доме не было!

* * *

Ночью в супружеской кровати Платону Данилычу было сказано:

– Ты ЭТУ в дом привёз - тебе и увозить! Нет что ли вокруг девок нормальных? Приволок шушеру. Мало я слёз пролила с этой шалавой – Женькой? А тут еще круче: родит нам внучонка-татарчонка - позор на весь город…

– Лена, ну ты ж, вроде, в Бога веришь! Сироту обижать - грех…

– Нет, я её что, с голой жопой на мороз выгоняю? У неё, так-то, свой дом имеется! У нас в городе, знаешь, сколько сирых да убогих! Что, всех собирать будем?

Платон Данилыч отвернулся и засопел обиженно.

* * *

Утром, дождавшись, когда Павка убежит на суточное дежурство, Платон Данилыч, сосредоточенно глядя в тарелку, вздохнул, ни к кому, вроде, не обращаясь:

– Дом без хозяйки - сирота!..
–  и, не получив ответа, добавил: - Проведать бы надо, а то, не дай Бог, бомжи заберутся - спалят ненароком.

Это был уже прямой намёк, не заметить который было невозможно. При всём желании.

– Да, загостилась я у вас, - Катерина крутила в пальцах чайную ложечку и тоже не поднимала взгляда от скатерти.
–  Пора мне, да и топить надо, а то цветы помёрзнут…

– Так Платон Данилыч тебя и подвезёт! Чего ж на автобусе трястись?!
–  воодушевлённо поддержала разговор Елена Павловна и всплеснула руками: - Ой, заболталась я с вами - опаздываю совсем!

* * *

Подъезд к Катькиному дому был заметён снегом. Никаких следов. Она облегчённо вздохнула и, не глядя на Ракитина, промямлила:

– Платон Данилыч, спасибо Вам огромное! Если бы не Вы…- глаза её налились слезами.

– Да чего ты, Катюшка!… В жизни и не такое случается… Перемелется…- неловко покопавшись в бумажнике, Ракитин вынул три тысячных бумажки: - Бери-бери!
–  и запихнул деньги в карман её китайского пуховичка.
–  Мало ли как сложится. Вот заеду к тебе в гости, а ты меня пирогами угостишь! – он тепло улыбнулся: – Не прогонишь?

Катерина лишь молча помотала головой. Пряча лицо и утирая пальцами нос, она вывалилась из машины. Платон Данилыч посмотрел, как бедолага бредёт к калитке, загребая снег короткими дутыми сапожками, глянул на часы и резко рванул с места.

* * *

В доме стоял лютый холод. Порадовавшись тому, что в трубы отопления залит тосол, а не вода, Катерина накидала в топку угля и раскочегарила котёл. Потом, не раздеваясь, вытащила на холодную веранду Тимуровы баулы: смотреть на них сил не было, но не выбрасывать же!

Тут же на веранде, за ступеньками, стояла старая двухведёрная пайва. Когда-то отец ходил с этой пайвой в тайгу за клюквой. Потом Катерина с бабулей приспособили её в качестве термоса, приклеив изнутри туристический коврик, а снаружи обмотав старым детским одеялком. При этих воспоминаниях слёзы снова подступили к горлу…

«Да не плачь! Будет тебе счастье!» - Катерина с испугом оглянулась. Никого…

Она разозлилась.

Нет, не на цыганку.

И не на Ракитиных, которые, в принципе, не обязаны с ней нянчиться.

И даже не на Тимура.

Это была какая-то другая злость, кипящая и булькающая, как вода в чайнике. Катерину словно распирало изнутри, она чувствовала, что если сейчас, немедленно не начнёт что-то делать - взорвётся и разлетится на тысячу частей…

Минут через пять она уже решительно шагала в сторону ближайшей оптушки, волоча за собой пустые детские санки.

* * *

На следующий день у входа на рынок снова ошивалась небольшая кучка цыганок, которые время от времени привязывались к прохожим.

Катерина моментально сжалась и покрепче уцепила ремни висевшей за плечами пайвы, но вдруг с удивлением поняла, что ничуть не боится, выпрямилась и независимо сунула руки в карманы.

– Красавица! Скажи, сколько времени?

– Не знаю!
–  Катька широко улыбнулась и, вынув руки, покрутила ими перед собой: - У меня и часов-то нет!

– Счастливая, значит… - протянула цыганка и жалобно заканючила: - Ну, дай хоть сто рублей…

– А у меня и денег нет, - с улыбкой вывернула карманы Катерина, - а то бы я дала… Пирожок хочешь?

– Ну, хоть десять рублей, а…- не унималась попрошайка.

–

Мишто акана брэ

(да ладно тебе), - вмешалась её товарка, - не видишь: счастливая она?!
–  и усмехнулась: - Узнаёшь меня, красавица?

– Узнаю. Пирожок хочешь?

Цыганка блеснула зубами:

– С мясом есть?

– На мясо ещё не заработала, - с вызовом ответила Катька, - с картошкой есть, с капустой.

– Я с мясом люблю!
–  фыркнула цыганка.
–  А тебе правду говорю: мальчика вижу!