Комедианты

– Если они станут допрашивать Джонса, это для вас может плохо кончиться.

– Раз у меня нет пулемета, недоверие – мое единственное оружие. Я подумал, что если они перестанут доверять Джонсу, из этого что-нибудь, может, и выйдет…

В голосе молодого Филипо слышались слезы – слезы поэта, который оплакивает потерянный мир, или слезы ребенка, которому не дают пулемета? Я поплыл к мелкому концу бассейна, чтобы не видеть, как он плачет. Мой потерянный мир были купальщицы в бассейне, а что потерял он? Я вспомнил вечер, когда он читал свои эпигонские стихи мне, Пьеру Малышу и молодому битнику романисту, который хотел стать гаитянским Керуаком; с нами был еще пожилой художник, днем он водил camion [69] , а ночью писал своими мозолистыми руками картины в американском художественном центре, где ему давали краски и холст. Он прислонил к балюстраде веранды свою последнюю картину: коровы в поле – но не те коровы, которыми торгуют в переулках к югу от Пиккадилли, и свинья, просунувшая голову в обруч на фоне зеленых банановых листьев, темных от грозовых туч, вечно спускавшихся с вершины горы. Было в этой картине что-то такое, чего не смог бы написать мой молодой помощник.

69

грузовик (фр.)

Я дал время Филипо справиться со слезами и подошел к нему.

– Помните, – спросил я, – того молодого человека, который написал роман «La Route du Sud»? [70]

– Он живет в Сан-Франциско, куда он всегда стремился уехать. Бежал после резни в Жакмеле.

– Я вспомнил тот вечер, когда вы читали нам…

– Я не жалею о тех временах. Та жизнь была какая-то ненастоящая. Туристы, танцы и человек, одетый Бароном Субботой. Барон Суббота – не развлечение для туристов.

70

«Дорога на юг» (фр.)

– Они платили вам деньги.

– Кто видел эти деньги? Папа-Док научил нас одному: жить без денег.

– Приходите в субботу обедать, Филипо, я познакомлю вас с единственными нашими туристами.

– Нет, в субботу вечером я занят.

– Во всяком случае, будьте осторожны. Я бы предпочел, чтобы вы снова принялись за стихи.

На его лице сверкнула злая белозубая улыбка:

– Гаити воспето в стихах раз и навсегда. Вы их знаете, мсье Браун.

И он продекламировал:

Quelle est cette ile triste et noire? – C'est Cythere, Nous dit-on, un pays fameux dans les chansons, Eldorado banal de tous les vieux garcons. Regardez, apres tout, c'est une pauvre terre. [71]

71

Что за остров, печальный и черный? Он в песнях воспет.

Он Киферою назван, легендами приукрашен.

Эльдорадо банальное всех чудаков. Приглядитесь к нему,

ведь такой нищеты больше нет. (пер. – В.Корнилов)

Наверху отворилась дверь, и один из les vieux garcons [72] вышел на балкон номера-люкс «Джон Барримор». Мистер Смит взял с перил свои купальные трусы и выглянул в сад.

– Мистер Браун! – позвал он.

– Да?

– Я поговорил с миссис Смит. Она считает, что я немножко поторопился с выводами. Ей кажется, что надо проверить, не ошибся ли я насчет министра.

– Да?

– Поэтому мы еще здесь поживем и попытаемся что-то сделать.

Я пригласил доктора Мажио на субботу обедать, чтобы познакомить его со Смитами. Мне хотелось показать Смитам, что не все гаитяне – политические дельцы или палачи. К тому же я не видел доктора с той ночи, когда мы прятали труп, и не желал, чтобы он думал, будто я избегаю его из трусости. Доктор пришел как раз, когда выключили свет и Жозеф зажигал керосиновые лампы. Он слишком сильно выкрутил фитиль, и язык пламени, взметнувшийся в ламповом стекле, распростер тень доктора Мажио по веранде, словно черный ковер. Он и Смиты поздоровались со старомодной любезностью, и на миг мне почудилось, будто мы вернулись в девятнадцатый век, когда керосиновые лампы светили мягче, чем электрические, и наши страсти – как нам теперь кажется – тоже не были такими накаленными.

72

здесь: старых чудаков (фр.)

– Мне нравится кое-что во внутренней политике мистера Трумэна, – сказал доктор Мажио, – но вы уж меня извините, я не стану делать вид, будто я в восторге от войны в Корее. Во всяком случае, для меня больша я честь познакомиться с его противником.

– Не слишком опасным противником, – сказал мистер Смит. – Мы с ним разошлись не только по вопросу о войне в Корее, хотя само собой разумеется, что я против всяких войн, какие бы оправдания для них ни находили политики. Я выставил против него свою кандидатуру, защищая идею вегетарианства.

– Я не знал, что вегетарианство играло роль в избирательной кампании, – заметил доктор Мажио.

– К сожалению, не играло, кроме разве что одного штата.

– Мы собрали десять тысяч голосов, – сказала миссис Смит. – Имя моего мужа было напечатано в избирательных бюллетенях.

Она открыла сумочку и, порывшись там, вытащила избирательный бюллетень. Как и большинство европейцев, я плохо знал американскую избирательную систему; у меня было смутное представление, что там выдвигается два или самое большее три кандидата и избиратели голосуют за одного из них. Я понятия не имел, что в бюллетенях большинства штатов фамилии кандидатов в президенты даже не значатся, а печатаются только фамилии выборщиков, за которых и подаются голоса. Однако в бюллетене штата Висконсин фамилия мистера Смита была четко напечатана под большим черным квадратом с эмблемой, которая должна была изображать кочан капусты. Меня удивило количество соперничающих партий: даже социалисты раскололись надвое, а мелкие должности тоже оспаривались либеральными и консервативными кандидатами. Я видел по выражению лица доктора Мажио, что он в таком же недоумении, как и я. Если английские выборы проще американских, то гаитянские еще примитивнее. В Гаити тот, кто берег свою шкуру, даже в относительно мирные времена предшественника доктора Дювалье в день выборов не высовывал носа на улицу.

Мы передали друг другу избирательный бюллетень под бдительным оком миссис Смит, которая стерегла его зорко, как стодолларовую бумажку.

– Вегетарианство – идея любопытная, – сказал доктор Мажио. – Я не уверен, что оно на пользу всем млекопитающим. Сомневаюсь, например, что лев не отощал бы на одной зелени.

– У миссис Смит был однажды бульдог-вегетарианец, – с гордостью сообщил мистер Смит. – Конечно, для этого понадобилась некоторая тренировка.

– И сильная воля, – сказала миссис Смит, с вызовом взглянув на доктора Мажио.

Я рассказал доктору о вегетарианском центре и о нашем путешествии в Дювальевиль.

– Как-то раз у меня был пациент из Дювальевиля, – сказал доктор Мажио. – Он работал на строительстве – кажется, на постройке арены для петушиных боев – и был уволен потому, что одному из тонтон-макутов потребовалось это место для своего родственника. Мой пациент совершил глупейшую ошибку: он стал упрашивать этого тонтон-макута, ссылаясь на свою бедность, и тот всадил ему одну пулю в живот и другую в бедро. Я спас ему жизнь, но сейчас он парализован и нищенствует на почтамте. На вашем месте я не стал бы обосновываться в Дювальевиле. Там неподходящая ambiance [73] для вегетарианства.

73

окружающая среда (фр.)

– Разве в этой стране нет закона? – спросила миссис Смит.

– Здесь нет другого закона, кроме тонтон-макутов. Знаете, что в переводе значит тонтон-макуты? Оборотни.

– Разве здесь нет религии? – спросил, в свою очередь, мистер Смит.

– Что вы, мы очень религиозный народ. Государственной религией считается католичество – архиепископ в изгнании, папский нунций в Риме, а президент отлучен от церкви. Народ верит в воду, но эта религия обложена такими налогами, что почти вымерла. Президент был когда-то ревностным последователем народных верований, но, с тех пор как его отлучили от церкви, он больше не может участвовать в обрядах: чтобы принимать в них участие, нужно быть католиком и вовремя причащаться.

– Но это же язычество! – сказала миссис Смит.

– Мне ли об этом судить? Ведь я больше не верю ни в христианского бога, ни в богов Дагомеи. А здесь верят и в то, и в другое.

– Тогда во что же вы верите, доктор?

– Я верю в определенные экономические законы.

– «Религия – опиум для народа», – непочтительно процитировал я.

– Не знаю, где Маркс это написал, – недовольно сказал доктор Мажио, – если он это и написал вообще, но поскольку вы родились католиком, как и я, вам, наверно, доставит удовольствие прочитать в «Das Kapital» [74] то, что Маркс говорит о реформации. Он одобрительно отзывается о монастырях на той ступени развития общества. Религия может быть отличным лекарством от многих душевных недугов – от горя, от трусости. Не забудьте, что опиум применяется в медицине. Я не против опиума. И безусловно, я не против культа наших богов. Каким одиноким чувствовал бы себя мой народ, если бы Папа-Док был единственной силой в стране.

74

«Капитал» (нем.)

– Но ведь это же идолопоклонство! – настаивала миссис Смит.

– Как раз то лечение, в каком нуждаются гаитяне. Уничтожить культ вуду пыталась американская морская пехота. Пытались иезуиты. А обряды все равно совершаются, если только найдется богатый человек, чтобы заплатить жрецу и внести налог. Я бы не советовал вам ходить на эти церемонии.

– Ее не так-то легко испугать, – отозвался мистер Смит. – Видели бы вы ее в Нашвилле.

– Я не сомневаюсь в мужестве миссис Смит, но там есть такие обряды, которые для вегетарианца…