Комемадре

Нужно правильно понять и истолковать ее взгляд. Перехватить ее прежде, чем она вернется к работе. Не торопиться, но действовать стремительно. Привести ее к себе и последовательно раскрыть все мои намерения.

Я спускаюсь по лестнице. На мне хорошие туфли.

Почему? А почему бы не задействовать самые простые методы? Что, в общем-то, нужно, чтобы влюбить в себя женщину? Те, кто полагает, что это вопрос минут или дней, забывают, из чего сотканы женщины, их внутреннее устройство, то, что Папини считает опасностью.

Менендес маячит за стеной медсестер. Я успеваю заметить ее до того, как она растворится среди них. Стоя в противоположном конце коридора, показываю на нее пальцем и зову по имени. Она подходит ко мне с видом человека, желающего исправить ошибку или потребовать объяснений. Теперь все находящиеся в коридоре знают ее имя и могут воспользоваться этим, чтобы установить доверительные отношения или обращаться к ней вполголоса на правах лучшей подруги. Она внезапно и необратимо материализовалась. По моей вине. Ее имя подобно дротику, привязанному к шнурку, который я наматываю на пальцы.

— Пройдите в мой кабинет и дождитесь меня, Менендес.

— Прямо сейчас, доктор?

— Да, прямо сейчас.

Она знает, что мое распоряжение связано с ее дерзким взглядом. У нее полно дел, но она не возражает. Я смотрю, как она уходит. Пусть подождет меня в окружении моих вещей. В неписаном учебнике по стратегии любви ожидание является основой всего. А у меня будет время подумать, что сказать ей и как, каким голосом и какими жестами это выразить.

Я открываю карту возможностей, разворачиваю ее. Против своей воли я воспринимаю все всерьез. Впрочем, почему против своей воли?

Распахнуть дверь, жахнуть кулаком по столу и сказать ей: «Я тебя люблю»? Напомнить, что я доктор, и пригласить на чашечку кофе? Может ли это сработать со второй попытки? Войти, придумать на ходу какое-нибудь важное распоряжение, которое позволит ей на мгновение вернуться к любимой роли, сказать что-нибудь личное и посмотреть, готова ли она перейти к более откровенному разговору о чувствах? Или поступить как настоящий мужчина, обвинив ее в том, что она соблазняет меня? Сквозь сонм этих призрачных картин едва слышно прорывается голос Папини:

— Вы уже слышали новости, Кинтана?

— Нет.

— Вы невнимательны.

Он хочет лишиться еще одного зуба. И если не прекратит испытывать мое терпение, вполне добьется желаемого. Но сначала ему нужно чем-то поделиться со мной. Это чувствуется по его запаху. Почему людям так нравится делиться со мной секретами? Видимо, что-то с моим лицом не так.

Пока мы идем, я думаю, какие лица могли бы подтолкнуть меня к исповеди. Мужские или женские?

Менендес, должно быть, сидит, плотно сомкнув ноги, напротив моего письменного стола, или высунулась в окно, чтобы посмотреть, что же вижу я, следя за ней, или просто послушно ждет без каких-либо потаенных мыслей.

— Мне позволили снять замеры с Сисмана, — говорит Папини. — И он оказался атавистическим человеком. Правда, скрытым, но все же. Видели бы вы эту огромную голову! Ледесма остался под таким впечатлением, что приказал впредь измерять голову у всех доноров. Ну, что вы на это скажете?

— Поздравляю вас, Папини. А что будет с донорами, которые не пройдут по замерам?

— Не стоит лишать их возможности участвовать в проекте. Но мы будем знать, с кем имеем дело. Неразумно будет использовать слова примата в качестве подтверждения загробной жизни.

— С каких пор мы пытаемся это подтвердить?

— Я говорю образно, Кинтана.

— Вы хотели чего-то еще?

— Вы не знаете, где сейчас Менендес? — Внезапно он осознает свою ошибку и риски для своей челюсти. — У меня к ней чисто профессиональный интерес.

— Менендес ждет меня в моем кабинете.

Я улыбаюсь ему с видом человека, который всегда улыбается.

Я — повелитель ожидания Менендес, но, направляясь к кабинету, по-прежнему не знаю, как действовать. Затягивать ее ожидание означало бы превратить его в смертную скуку, но войти и начать мямлить — настоящий провал, почище коленопреклоненного мистера Алломби на катке. В его ситуации был хоть какой-то трагизм. В моем случае все сведется к косноязычию.

Я останавливаюсь напротив двери и вижу ее за стеклом, на котором значится мое имя. Это самая банальная преграда между влюбленным и его загадочной женщиной. Она стоит прямо, высоко подняв голову. Бьющий из коридора свет проецирует на ее лоб буквы моей фамилии. Я вхожу и закрываю за собой дверь. Меня окутывает дым сигареты. Второй за день. В обычном распорядке дня Менендес второй сигарете места нет.

— Это верх наглости, — говорит мне она. — Двадцать минут ожидания впустую, я могла бы передохнуть в своей комнате или сделать что-нибудь полезное. Вы злоупотребляете своим положением, Кинтана, как и все ваши коллеги.

Мои глаза наполняются слезами. Менендес садится в мое кресло за письменным столом и указывает на меня пальцем.

— Тряпки! Хоть кто-то спросил меня, хочу ли я в этом участвовать? Мне плевать, что вы рубите им головы. Но лгать раковым больным кажется мне…

Она пытается сказать слово «аморальным», но ошибается и произносит другое. Мне хочется поправить ее.

— Я не любительница слов, — продолжает Менендес. — Вам и вашим коллегам это хорошо известно. Впрочем, вряд ли вам известно хоть что-либо еще. Но я никогда ни на что не соглашалась, понятно вам? Если не способны этого понять, напишу заявление об уходе.

— Вы не можете уйти, Менендес. Не уходите. Прошу вас.

— С чего бы это?

— Я люблю вас, Менендес.

Я делаю несколько более короткую паузу, чем следовало бы.

— И пусть у меня не было времени узнать вас получше, хотя бы чуть-чуть, но, но если вы уйдете… Не уходите. Я хороший человек. И хочу для вас лучшего. Прошу, подумайте об этом.

— То, что вы влюблены в меня, я знаю. Ну и как это вас оправдывает? Почему вы плачете? Извольте объясниться!

Я смотрю в окно. Муравьиный круг по-прежнему безупречный. Менендес встает, потому что знает, я не стану объясняться и она слишком далеко зашла в своем воплощенном образе оскорбленной сеньориты.

— Где ваши яйца, Кинтана? — бросает она мне.

Она ищет пепельницу, чтобы затушить сигарету, не обнаруживает и выходит из кабинета, стараясь не уронить пепел. Уходит в чистоте.

Яйца. Где же их взять? Последние слова Менендес убеждают меня (она не сказала «нет»), что шанс еще есть, но пока я не пойму, что же она хотела этим сказать, какие именно яйца ей нужны, не будет ни Менендес, ни Кинтаны-самца: он просочился сквозь ее пальцы и осыпался пеплом на выходе из кабинета.