Коммуналка 2: Близкие люди

Ей было страшно.

Виктории и прежде бывало страшно, особенно сразу после войны, когда, казалось, все должно было бы наладиться и сразу, но оно не налаживалось.

И голод никуда не делся.

Холод.

Вспомнилось вдруг, как она с сестрой лежала на печи в старом бабкином доме, в выстывшем и холодном, потому как печь топили понемногу.

Спали одетыми.

Не спасало.

Она лежала и думала, что умрет. А потом думать стало невозможно, и Виктория заплакала, тихонько так. Но от ее плача завыли собаки, и даже, кажется, волки, хотя тут она, конечно, не уверена.

…умерла старуха.

И их отправили в колхозный дом, куда принимали всех сирот.

Не о том… там, на изнанке, она будто подсмотрела что-то важное.

…опять загуляла, тварь? — голос отца срывается на визг. — Она на меня не похожа!

Виктория прижимает к себе тяжелое влажное тельце сестры, которая мелко трясется со страху. Только большие глаза в темноте поблескивают.

— Да что ты такое говоришь! — матушка всегда отвечала, и голос ее был громче, злее. И сама-то она была крупнее отца, а потому нисколько его не боялась. — В твою родню пошла…

…прав был отец?

Ведь не бывает, чтобы от одного мужчины родились дети настолько разные? Разлучница…

…плакальщица.

Неправда.

Ошиблась нелюдь. Не может такого быть, чтобы она, Виктория, оказалась этою самой… плакальщицей. Это у нее от нервов. А Мирка… разлучница.

…аккурат про нее.

Из колхоза-то их выпроводили еще когда Мирка только-только в возраст пошла, на нее парни и стали заглядываться, особенно старшенький председателев. Вот, скотина старая, и испугался, что приведет в дом невесту, за которой не то, что приданого, рваной перины не дадут.

…справки сделал.

Паспорта. Списался с кем-то там… ничего, оно и к лучшему получилось, да. В городе-то Мирка будто пригасла, приспокоилась сама, учиться стала.

За ум…

…какой у разлучницы ум? Ишь, горит вся, переливается, манит. И злость такая берет, и понимание, что она не виновата, что…

…знакомить ее со своим женихом, если вдруг случится в годы Виктории жениха завести, она не станет. Ни к чему это.

Мысли какие…

…додумать не вышло. Мир вывернулся, стоило прикоснуться к двери, и Виктория обнаружила, что находится вновь с той, с другой стороны. И что опять сердце сжимают тиски неизбывного горя. И тянет рыдать, стенать. От злости на себя, неспособную справиться с этакою силой, — она не просила о ней, но справиться должна была бы — Виктория вцепилась зубами в руку.

Отпустило.

Немного.

И малости этой хватило, чтобы оглядеться.

Чердак.

Точно.

Их вот чердак, который по правилам должен был быть закрытым, но Калерия где-то ключ достала, положила в коридоре, в коробке, куда клала прочие общие вещи. Ключом пользовались редко, потому как ничего-то полезного на чердаке не было. Так, мебель старая, ломаная и переломанная, ту, что еще более-менее целою была, давно уж починили и растащили. А эта, стало быть, и на дрова не годилась.

Свое хранить? Не было своего. А что было, так проще старьевщику за копеечку отдать, чем в пыли закапывать. Пожалуй, использовали чердак с толком лишь в конце лета да сентябре, раскладывая на просушку, что лук, что чеснок, из которого после плели косы. Позже они сменялись картошкою да морковью, и те лежали недолго, после перебираясь в мешки, а мешки — в подвал, где было не так холодно. На чердаке еще сохранился запах и лука, и чеснока, и тот характерный землистый, который поселяется в подвалах.

От этого запаха зачесалось в носу, и Виктория чихнула.

Не хотела, но чихнула.

— Будь здорова, — жизнерадостно отозвался Толик, а Ниночка прошипела что-то нелестное.

А что?

Виктория ведь не хотела. Не виновата она. Человек не властен над своим чиханием. Да и вообще странно было бы надеяться, что их не заметят. Она хотела сказать все это, но стоило открыть рот, как из него вырвался протяжный печальный вой. Локоть сестры пребольно ударил в бок. И Виктория рот закрыла. Похоже, она не только над чиханием не властна. Боги милосердные… это теперь что, всегда так будет?

Что она о плакальщицах вообще знает?

Мало.

Читала как-то, когда попался в руки «Малый справочник существ мифических», еще пятнадцатом году изданный, а потому под цензуру не попавший. Только это и заинтересовало, но читался он с трудом — язык, пусть и родной, казался незнакомым, тяжелым, вычурным.

Картинки же были хороши.

— Проходите, присоединяйтесь, — Толик махнул рукой, и по стенам чердака поползли огоньки. Они загорались один за другим, сливаясь в полосы, а те — в полотнища, и казалось, что весь-то чердак укрылся за этим вот потусторонним сиянием. Свет был неровным, зеленоватым, отчего желание выть только выросло. И Виктория зажала рот ладонью.

Там, в книге, плакальщицы были нарисованы худющими уродливыми существами.

Она не такая!

— Болотные огоньки? — осведомилась дива, которая уже была тут, что Викторию нисколько не удивило. Пожалуй, удивило только спокойствие дивы.

Сидит себе на ковре, детишек обнимает, а те крутят головами, рты пораскрыв.

Умилительная картина. Только вой прорывается сквозь пальцы, и приходится закусывать губу, потому как боль отрезвляет, помогает справиться с даром.

— Они самые, — Толик поднимается.

Не Толик.

То есть, вроде тот человек, Виктория его сразу узнала, но и другой. Лицо… переменилось? Или его выражение. Эта вот серьезность, которой прежде не было, взгляд такой, холодный, оценивающий. Этот точно не стал бы выпрашивать полтинник до зарплаты.

Или красть из холодильника чужую колбасу.

Скорее сдох бы от голода, чем этак опозорился. И плач в груди закипает с новою силой.

— Их почти и не осталось. Они тишину любят, спокойствие, — он поднял руку, коснувшись низкой балки, и зеленоватый зыбкий свет потек по пальцам. — А людей сейчас много, лезут всюду, и куда надо, и куда нет… вот и приходится… помогать. Этих еще мой дед принес, а может, прадед. Для тех, кто некромантией балуется, самое оно. Органику разлагают быстро. Если б не защита, может, и дом сожрали бы. И сожрут…

…не только дом.

Сияние дрожало, тянулось к Виктории.

— Но вам бояться нечего. Проходите, садитесь… ковер теплый, да и вообще тут… хорошо. Я, когда маленький был, любил на чердаке прятаться. Порой сбегал от наставников и сюда, ложился, целыми днями лежал, мечтая, как стану взрослым и совершу подвиг.

Он стряхнул болотную зелень с пальцев.

— А на упыря, к слову, не рассчитывал, но… отец мой, мир праху его, как-то обмолвился, что упыри по силе мало двуипостасным уступают.