Кому в раю жить хорошо...
Шрифт:
— Поняла, — кивнула Манька, которая заметила, что солнце вот-вот сядет. — Ты за меня не переживай, я справлюсь! — успокоила она его.
Старик Борзеевич, который ходил по берегу реки и собирал нетесаные камни, прибавляя их к тем, которые уже были, очевидно, задавшись целью сделать жертвенник небывалых размеров, несмотря на то, что посетителей в Храме не было — Дьявол и Манька оставались единственными, заторопился, и, вываливая камни из подола, переглянулся с Дьяволом. Дьявол заметил, что труды старика напрасны. Но Борзеевич не расстроился, напомнив, что у изб были ноги, и, дождавшись Маньки, он собирался всем Храмом перебраться к людям.
— А я что буду делать? — поинтересовалась
При последних ее словах старик Борзеевич напрягся и внимательно подумал о чем-то о своем.
— Да-а, без бумажки мы не люди! Манька, а давай мы избы расплодим! Одну себе возьмешь, во второй я жить буду! И будем поставлять, чтобы не дорого, но не в убыток. Думаешь, не найдется желающих? Да свистни только! — деловито предложил он.
— Ты и так не человек! — усмехнулась Манька, понимая, что Борзеевича понесло. — Живи, сколько влезет, но помни, изба — существо самостоятельное. Ты хоть десять бумажек ей покажи, она читать не умеет, выставит, не успеешь помолиться!
— Так! Это кто поганит Храм Мой? — грозно приступил к допросу Дьявол, испепелив Борзеевича взглядом зажегшихся мертвенно бледным огнем глаз. — Вот из-за таких первейших священников все Храмы прекратили существование! Приходит человек, просит чудо, а какое чудо я могу дать Храму, если его священнослужитель наипервейший, кто ест идоложертвенное?!
Глазки у Борзеевича сразу забегали, он стал маленьким, сжался, напыжился и раскраснелся. Дьявол изменился, и Манька поняла, что время пришло. Руки затряслись еще заметнее, и она уже не сдерживала свой страх. Разом загорелись ветви неугасимых поленьев, освещая Храм изнутри. Распахнулись ворота. Борзеевич как-то сразу осунулся.
— Господи! Я ни к тому! — возопил Борзеевич, падая перед Дьяволом ниц. — Прости кровососущего! Я это к тому, что когда Маня вернется, не сидеть же нам в глухом лесу, к людям надо, да так, чтобы красотой нашей и богатством нашим далеко отстояло у людей сердце от идолов их!
— Мастер Гроб, если ты сейчас не замолчишь, глаза мои извергнут геенну! — пообещал Дьявол.
— Молчу! Молчу! Прости недостойного! — попятился задом старик Борзеевич. — Никаких денег, — прошептал он, прикусив губу, — Никаких домов, никакого достояния! Пусть меня ветер носит по всем весям! Тут мой дом, тут мой лес, водяного с русалками буду приобщать к любви Господней! Вот ведь, сначала отучил от чего-то там, а теперь благодатью на смех поднимает! Дьявол, мать его… и послать некуда!
Дьявол повернулся к Маньке и, тяжело вздохнув, признался, что не понимает, как она сможет любить его в Аду, чтобы Ад проникся ее благостью. Но Манька уже ничего не могла ответить. Зубы ее клацали. .
Наступили вечерние сумерки. Наползла неясная тень.
Храм со стороны входа стал темен, и только силуэт вырисовывался на фоне бездонной синевы угасающего неба. Солнце, закатившись концом диска за край горы, наливалось кровью, освещая бледную, грязновато белую убывающую луну, и два светила зависли над горизонтом противоположно. Как по команде все стихло. Даже кузнечики не издавали не звука. На берегу застыл силуэт водяного, будто он прощался с нею навсегда, тоже полуматериальный.
Борзеевич вошел в Храм первым, следом за ним Манька, замыкая строй, Дьявол.
Алтарь был выложен из темно-красного и светло-зеленого камня в виде восьмиконечной звезды. В центре еще одна звезда, шестиконечная, одним концом она упиралась на восток, другим на запад. Шестиконечная звезда была образована двумя прозрачными кристаллами, внутри которых переливался
жидкий белый огонь, по бокам звезды стояли два золотых светильника, на каждом по семи лампад — одна большая и шесть маленьких. Манька мысленно присвистнула, удивившись, как изменился Храм: «Это сколько золота!» — призадумалась она. И где только Дьявол с Борзеевичем его достали, да еще успели отлить светильники! К алтарю от самого входа вела широкая, выложенная серым камнем дорожка. Камни были неровные, и ранили подошвы острыми краями. По стенам на держателях горели ветви неугасимого поленьего дерева.И все ради нее — красивая смерть…
Борзеевич прошел к Алтарю. У величественного Алтаря в своих простеньких одеждах Борзеевич смотрелся несколько нелепо. Манька не могла до конца поверить, что согласилась на такую авантюру, и все пыталась припомнить, каким образом эти двое сумели ее уговорить. Глаза ее шарили по сторонам, выискивая щель для отступления.
— Это я на время из другого Храма взял, — сказал Дьявол, когда Борзеевич достал из углубления в стене медную чашу и еще один свиток. — Потом на место положу. Храма уже нет, и принадлежности Храма долго никто не достанет.
— А с Храмом что стало? — полушепотом спросила Манька, заметив, что Борзеевич наливает в чашу живую воду и что-то шепчет.
— Там шла очень жестокая борьба между старыми знаниями и новой верой. Жрецы не умели убивать людей, они могли убить нечисть, а человек был для них свят. А вера принесла новые веяния, когда стало все наоборот: нечисть убивать запрещено, а человека сколько угодно. У жрецов был колодец с живой водой. В него они спрятали все сокровища, которые были в Храме. И когда первый человек справил в него нужду — хотел посмеяться над убитыми, трупы жрецов плавали в воде — земля над колодцем замкнула свои уста.
— А зачем туда трупы жрецов сбросили? — удивилась Манька.
— Святые мученики нового Бога просили доказать Старое Ветхое Знание, что в живой воде человек может воскреснуть. А что их воскресать? Они и так живые! Живые родились, живые жили, живыми пришли в мою землю. Безупречная репутация, безупречное служение. Сто раз воскресни, сто раз бы и убили! И на фига им это? Рук нет, ноги рядом плавают, животы вспороты. Так новое училось по-новому использовать чрево: кишками одних, душили других. Типа, по-новому учили жрецов читать чрево. Но живая вода не воскрешает живых людей, если у человека нет ни единого шанса после этого остаться здоровым. В мертвом теле спустя час начинаются необратимые реакции. Это же не вампир, который может воскреснуть безо всякого ущерба. Три дня в гробу, отоспался и шагай себе дальше. Живой водой Йесю не поливали, кол в сердце не воткнули, огнем неугасимым не жгли. Жаль, что прибили не к тому кресту, к которому следовало. Хотя, может, он был сделан из осины… На многие деяния Йеся уже не сподвигнулся, качало его от ветра, но живым, говорят, его видели. Не все, посвященные в тайну. Великий Город Кровей! Исчез народ, выпитый до последнего человека, и мразь от тебя расползлась по всей земле! Но не стоит об этом… Если человек хотел вкусить крови, я не мог не дать ее…. Не отвлекаемся!
Борзеевич славил Бога, стоя у Алтаря, и преподнес еще один сюрприз, который Манька никак не могла себе объяснить. Его пламенную речь она прослушала, не до того ей было, ее поставили в центр звезды, и звезда под ней стала не то прозрачной, не то, как зеркало. В глубине ее, как в водной глади отражалась она сама, и шло какое-то шевеление. Она обратила внимание на Борзеевича, когда тот воздел руки к небу, скосив глазом на Дьявола, который стоял рядом с нею, и торжественно произнес:
— Во имя Живого Бога: Всем Един! Господи, прими свою жертву!