Конан, сын Карраса

Но царевич лишь склонил голову и не спешил уходить.

– Чего еще тебе нужно, полоумный?

– Отец.
– жарко сказал Конан.
– Твои слова справедливы. Я признаю, что я именно таков, каким ты меня назвал. И я готов смирить свой нрав и отбросить все эти бредни. Я стану для тебя лучшим сыном, а для киммирай лучшим каганом...

– Мой мудрый отец учил меня, никогда не обращать внимания на все, что сказано до слова "но".
– усмехнулся Каррас.

Однако Конан все-таки закончил свою фразу.

– Но сначала я хочу узнать свою судьбу у старой Айрис. Если она скажет мне, что я должен стать истинным наследником кагана, я стану им. Если она скажет мне, что мое будущее лежит где-то в ином месте, я просто уйду, навсегда откажусь и от трона и от крови!

Каррас не сразу нашелся, что ответить. Предложение сына было не то, чтобы неслыханным, но все же необычным. Каррас знал, что старая ведунья Айрис в самом деле слишком близко общается с богами, чтобы в своих предсказаниях и советах следовать воле земных царей и посюстронним интересам. Этим обычно грешат молодые прорицатели, сами полные амбиций и жажда власти. Их мечта стать личным прорицателем и колдуном у могучего правителя и направлять своими советами его руку.

Но Айрис, которой чуть ли не двести лет, и которая живет на Железном Озере последние полвека, избегает даже лишний раз пророчествовать для кагана и его семьи. Все, что ее интересует, это слышать голоса богов.

Если Айрис сумеет указать Конану его путь, то кто он такой, чтобы противиться воле богов?

– Быть посему.
– сказал Каррас.

Глаза Конана радостно вспыхнули.

Перед тем, как отправиться к Железному Озеру, царевич пришел навестить своего деда.

Бывший грозный правитель, теперь был слишком стар, чтобы водить в бой воинов и править покоренными племенами. Он доживал свой век в почете и уважении, предаваясь воспоминаниям и рассказывая молодежи предания о Старой Родине, отеческих богах и обычаях.

Он еще не был столь слаб, чтобы не суметь заботиться о себе, но у него было несколько рабов, на которых бывший каган старался не обращать внимания. Зрение его слабело, но разум оставался ясным, а руки крепкими.

Когда царевич рассказ о своем решении, дед медленно покачал седой головой.

– Айрис ведает пути богов, это правда.
– сказал он, наконец.
– Но она видит мир и думает иначе, чем мы. Быть может ее

Пророчество окажется столь туманным, что ты проведешь долгие годы, пытаясь разгадать его, а в это время жизнь твоя будет идти совсем другим путем. Но все же, съезди к Айрис. Передай ей приветствие от меня, самому мне уже не добраться до Железного Озера. Напомни ей о том, что она нагадала мне еще в Киммерии.

Вскоре они простились, и каждый чувствовал, что скорее всего - навечно.

Взяв двух коней, юный Конан отправился на север, на берега Железного Озера, туда, где все еще должна была жить древняя ведунья.

Путь его пролегал через земли, за которые вечно шла война между киммирай и северными кочевниками из народов мужон и татаг, столь свирепыми и примитивными, что даже племена, входившие в киммерийскую орду считали их дикарями, варварами.

Конан был готов столкнуться с врагом, но понимал, что если их будет хотя бы полдюжины, дни его сочтены.

Он старался двигаться осторожно, минуя натоптанные шляхи, даже если для этого ему приходилось кружить по горам и лесам. Он кормился охотой и рыбной ловлей. Чем дальше на север, тем гуще становился лес. Уже не редкие перелески среди бескрайней глади степи, а наоборот, небольшие островки открытой земли среди могучих лесов.

Но и здесь жили кочевники, гонявшие свой жилистый, выносливый скот с зимних пастбищ на летние.

Конан встретил несколько зловещих алтарей, на которых северяне приносили требы своим богам. Он сам был сыном жестокого народа и жестокого отца, киммирай так же как и остальные степняки сдирали скальпы с убитых врагов и отрубали им руки, глумились над телами павших врагов и приносили пленных в жертву.

Но все это меркло по сравнению с изощренным мучительством, которому подвергали пленных мужоны и татаги. Пытку они возвели в искусство, а человеческим мясом пировали при каждом удобном случае. Конан находил и следы таких пирушек.

Они бросали своих мертвых на съедение волкам и стервятникам. Волков они считали своими предками и покровителями, что не мешало им носить волчьи шкуры. Когда воин погибал или умирал, его оружие ломали и бросали рядом с ним. В ином мире, где все наоборот, мертвый станет живым, а сломанное оружие - целым. Они не убивали перелетных птиц, что прилетали откуда-то с крайнего севера, потому, что считали, будто те уносят в царство мертвых души павших.

Все это Конан знал от своего деда и от своего отца, которые много лет воевали с северными племенами, но так и не смогли смирить их.

Потому он вовсе не стремился встретиться с хозяевами этих мест, но все же его путь не мог остаться незамеченным и однажды Конан понял, что за ним началась охота.

К счастью для царевича, приближалась пора великого праздника летнего солнцестояния, на который северяне прекращали все свои войны и склоки, чтобы собраться у некоей своей святыни на самой кромке непроходимой тайги, и там, обрядившись в шкуры и облившись кровью жертвенных животных несколько дней пить, петь и плясать до изнеможения.

Потому на поиски дерзкого чужака отправились лишь трое молодых воинов, мечтавших принести отцам первые руки и скальпы врага.

Конан встретил их на берегу бурной реки. Отступать назад было нельзя - не меньше ста футов отвесного берега, а потом - бушующий среди камней поток. Первого он ссадил с седла стрелой, второго вместе с конем опрокинул, вонзив в грудь коню копье, и пока всадник исходил отчаянным криком, придавленный бьющимся животным, раскроил ему голову верным тяжелым клинком. Третий юнец спешился, и отчаянно крича, больше от страха, чем от ярости, бросился вперед. Конан отрубил ему вооруженную руку, а потом добил корчащегося от боли мужона ударом точно в сердце.

Он не стал сдирать их скальпы или отсекать правые руки. Не от излишней мягкости характера, а потому, что не видел чести в победе над еще не брившими бороды юнцами. Их коней он отпустил пастись, зато поживился запасами из седельных сумок.

Он заночевал совсем рядом, разведя в чащобе небольшой костер, и слышал, как на берегу реки рычали и дрались между собой волки, которые пришли объесть тела мужонов.

Конан был один на многие сотни миль вокруг, не было даже врагов. Он слышал, как шумит лес, живущий своей странной жизнью, не похожей на ту, что он слышал в родных степях.

Конан был храбрым человеком, привыкшим ждать опасности и встречать их с оружием в руках, но шумевший вокруг лес наполнял его душу непривычными страхами. Это был даже не страх перед призраками или восставшими мертвецами. Скорее сейчас он ощутил одиночество столь огромное, что оно выходило за пределы обычной тоски по дому и сородичам. Это была покинутость человека в чуждом ему мире.

Конан внимательно вслушивался в эти свои ощущения, новые и непривычные.

По своему они нравились ему. Да, он чувствовал сколь мал и слаб перед огромным и беспощадным миром, сколь кратка его жизнь по сравнению с царящей вокруг вечностью, но это давало и свободу, и ощущение причастности к неким тайнам мироздания, которых он пока не мог постигнуть, но наверное сможет постигнуть потом.