Концепция силы. Юлька

Потом Лёвчик ненадолго вышел из комнаты. Туповатое топанье в разжиженной тишине слышалось отчётливо. Потом он вернулся — и Юльку нервно передёрнуло от привизгнувшего скрежета. Звук был такой, будто Лёвчик с размаху сунул лопату в огромную кучу ёлочных игрушек…

«Господи, что же он делает?!»

Странно снежный, но царапающий шелест — и на некоторое время устоялась тишина. Недоумевая, девушка уже ждала, что ещё придумает неугомонный сосед. А тот снова «воткнул» лопату.

Дребезжащий скрежет заставил Юльку немедленно заткнуть уши. «Кошмар какой-то!»

Откликом на мысленную реплику стал угрюмый вопрос Юльки-грубиянки: «Хочешь убедить себя, что в самом деле не понимаешь? Не ври себе!» А две первые Юльки взвыли в похоронном причитании: «Ой, что же ты наделала-то?! Ой, зачем тебе это надо-то было-о!» Грубиянка на этот раз промолчала: видимо, была с ними согласна.

С пониманием началось окаменение. Напряглись и потеряли чувствительность плечи. Заломило спину, вздрогнули пальцы — и холод, холод, холод по коже… Девушка превратилась в пустую оболочку, внутри которой плавали застылые, обесцвеченные слова: «Я не думала, что всё это всерьёз… Я не хотела…»

А сосед за стеной продолжал сметать и выбрасывать битое стекло, и было этого стекла очень много, и морозно скребло оно по ужаснувшемуся сердцу Юльки.

30

«Ангел пролетел» — звенящие секунды безмолвия… Тишина оглушила, но Юлька постепенно выползла из неё. Помог Олег. Он находился где-то рядом. Она знала о его присутствии, потому что он сразу откликнулся на её первую, несколько странную мысль, которую она сама сразу не поняла:

— Тварь скользкая…

Мысленный разговор пошёл сразу.

— Не ругайся. — Он не ожидал от неё подобных слов, поэтому укорил не вполне уверенно, а Юлька машинально вспомнила свой прошлогодний одиннадцатый класс: он сначала точно так же отреагировал.

Пространство полезло во все стороны, разрывая узкие границы ошеломления. Юлька начала приходить в себя… Сидит. На кровати. Закутавшись в одеяло. Дрожит.

— Я не ругаюсь. Я так себя чувствую.

— Ты ж филолог. Найди другие слова.

— Вот именно — филолог. (чего пристали со своим филологом! Филолог что — не человек?) Это часть строки.

— Какой?

— Не торопи. Дай свыкнуться.

— С чем?

— Ей легче — этой твари.

— Прекрати повторять это слово.

— Глупый. Ты знаешь, что «тварь» и «творение» — слова одного корня?

— Что даёт тебе это знание? Удовольствие использовать жуткое слово? Мне не нравится это слово по отношению к тебе. И в твоих устах. А тебе как будто нравится.

— И всё-таки… — Она наконец увидела себя: вот в зеркале шкафа руки-ноги, еле угадываются очертания под толстым одеялом; вот взлохмаченная голова, стиснутый в ровную линию рот. — Не хватает разросшихся хвощей. Никак не вспомню полностью… Ага… Скользкая, почуя на плечах… Вот! «Как некогда в разросшихся хвощах Ревела от сознания бессилья Тварь скользкая, почуя на плечах Ещё не появившиеся крылья!» — Договорила и снова увидела уничтоженные в воображении предметы и услышала звуки, подтверждающие реальность происходящего — придуманного происходящего. Медленно подтянула край одеяла к лицу, и лицо стало горячим и мокрым от слёз.

— Не плачь. Теперь, когда я услышал всё, слово уже не так режет слух… Сильные строки.

— Ты ничего не понял. Это Гумилёв. Первый раз я восприняла его стихи как собственное ощущение несколько лет назад. Я начала лечить людей. Казалось — всё могу. Казалось, крылья — вот они, только распахни пошире. И вдруг какая-то дрянечка — а я беспомощна и ничего не могу сделать. Так и не помогла человеку. Потом ещё, ещё… По мелочи всё могла, а что-то серьёзное сделать — кишка тонка. Я Владу говорила, что экстрасенсорикой перестала заниматься, потому что поняла, что это не моё. Нет. Прав Тютчев: «Мысль изречённая есть ложь». Настоящее выразить почти невозможно. На самом деле я чувствовала себя как гумилёвская тварь: ощущение крыльев есть — но и только… Сколько я тогда перепсиховала…

— Но сейчас-то доказано, что у тебя есть сила, — возразил мысленный Олег. — Та, о которой говорил Влад. И ты даже не напрягалась, чтобы что-нибудь сделать. Представила — и всё произошло само собой.

Юлька зарыдала с новой силой. Голос мысленного Олега потонул в хаосе, где доминировало главное чувство — ярость из-за неумения объяснить. А тут ещё расхлюпанный нос потребовал встать (ой, повело в сторону!.. Ну вот, координацию движений потеряла!), подойти к сумке, где всегда наготове носовые платочки и тоненький рулончик туалетной бумаги. Пока девушка приводила себя в порядок, возникла Юлька-грубиянка, плюнула презрительно:

— Дура косноязычная! Ты та же тварь скользкая и в подборе слов и выражений. Чего рассусоливаешь! Скажи ему прямо — и дело с концом! Тютчева приплела, Гумилёва, когда и так всё ясно.

— Тебе легко говорить, — всхлипнула Юлька, — тебе-то всё равно. И если он поймёт — и уйдёт?

— А тебе что — нужен такой, перед которым всю жизнь будешь на цыпочках бегать да словесно раскланиваться? Подумаешь, какого нежного нашла!

— Не я нашла… Он нашёл…

— Тем более. Нужна ты ему — пусть сам осторожничает. Кстати, ты ведь ещё не выбрала, кто тебе больше нужен — Влад или Олег?

— Хватит. Язва…

Юлька-грубиянка умолкла, но девушка отчётливо чуяла её самодовольство. Снова в мысленный разговор вмешался мысленный Олег.

— Если тебе неприятна наша беседа, так и скажи.

— Нет. Здесь другое. Понимаешь, раньше я чувствовала себя той скользкой тварью. Бывало, от бессилия рычала и ревела, но была счастлива: крылья-то потенциально возможны. Потом увлечение прошло, а впечатление осталось. А теперь… Теперь я знаю, что сила есть. Крылья есть! Но они… чёрные… Нет, ты сам подумай: когда я людей лечила — сила-то была дохленькая! А разрушила я как легко? Раз, захотела — и всё вдребезги! Теперь-то я тварь наоборот. Мне крылья прятать от всех надо. Мне создавать хочется — а я всё рушу. Господи, ну почему?..

— А ты уверена, что твой сосед не занимается обычной уборкой? Может, ты просто внушила себе?

— Грохот за стеной совпадал с моими воображаемыми действиями.

— Юля, но ты же не видела!

— Прислушайся…

Сосед, кажется, собирал мусор совком и ссыпал его в ведро. Мусор съезжал по совку дребезжа, с тем же странным снежно-колючим скрежетом, и Юлька всякий раз нервно ёжилась.

— Всё равно не понимаю, чего ты боишься.

— Ты когда-нибудь человека к чёрту посылал?

— Было дело — и не раз.

— А теперь представь: я пошлю. Да ещё с удовольствием или в сердцах. Да ещё в определённое место, которое мелькнёт перед глазами. А вдруг — сбудется?.. А не дай Бог, если такое уже было?! А дети?! У меня ведь классы не паиньки. Намучаешься порой, в воображении чего только с ними не сотворишь, пока психуешь… Господи, мне теперь и на улицу страшно выходить.

— Преувеличиваешь. Живи, как жила.

— Но с оглядкой — да? Когда же до тебя дойдёт: я — та ж тварь. Крылья есть — только их раскрыть нельзя! Мне себя со всех сторон обложить надо кирпичами…