Кондотьер Богданов
Шрифт:
Князь явственно ощутил на плечах груз прожитых лет. Тридцать три года княжения в Плескове… Руки еще крепки, а ноги сдают. Волосы побелели, лицо в морщинах. Но, самое главное, он растерял остроту ума и способность предвидеть замысел врага. Сегодня будет его последний бой… Пасть, защищая свой дом — честь для воина, если гибнешь не зря. Не пустить врага к родному порогу! Спасти семью! Сегодня это не удастся, велик числом враг. Кметов Довмонта сомнут, горожанам против немцев с датчанами не выстоять. Плесков вырежут, как некогда сам Довмонт вырезал двор Миндовга…
Над головой пропела арбалетная стрела. Датчане начал обстрел стен. Стоявший рядом Давыд тронул Довмонта за плечо:
— Отец…
Довмонт покосился свирепо, Давыд умолк. Князь глянул за забороло. Перед воротами внешнего города, получившем имя Довмонта, датчане прилаживали таран. Привратная
— Дружину — во двор городка! — велел князь притихшему сотнику. — Всю! Встати против ворот, взять копья и загородиться щитами! Горожан не брать, пусть обороняют Кром. Скажи кметам: за спинами — наши жены и дети! Сами знают, что будет, если немцы прорвутся…
Сотник построжел лицом и загремел сапогами по лестнице. Довмонт глянул на сына и попробовал, легко ли выходит из ножен меч. Дружина ляжет во дворе костьми, как и он с сыном. Им не уцелеть. За тридцать три года счастливой жизни надо платить. Жаль, нельзя расплатиться одному… Они завалят двор трупами датчан, может, это остановит врагов. Побоятся приступать к Крому. В глубине души Довмонт понимал: не побоятся. За спинами датчан ждет орден… Зато Довмонт не увидит, как падет Плесков. Хотя там, на небе, ему, наверное, покажут. Чтоб и в загробной жизни мучился. Довмонт скрипнул зубами.
Давыд тронул его за рукав. Князь сердито скосил взор и удивился: сын указывал куда-то в небо. Довмонт пригляделся. Черная точка приближалась к городу со стороны солнца. Вот она увеличилась в размерах, затем еще… Неужели?
— Богдан! — радостно крикнул Давыд.
Довмонт вцепился в забороло. Богдан! Сверкающий диск вместо головы, двойные крылья, торчащий вверх хвост… Птица летела высоко, ее громкий клекот почти не доносился с неба; вернее, его заглушал шум под стенами — датчане пустили в дело таран. Враг птицу пока не видел. Вот она приблизилась, мелькнула над городом и стала разворачиваться по плавной дуге. «Что он задумал?» — удивился Довмонт. Тем временем Богдан снизился и повел птицу вдоль стен — прямо над головами выстроившегося для штурма войска. Дальнозоркими глазами князь различил черную каплю, отделившуюся от птицы; набирая скорость, та летела вниз. Довмонт проследил ее взглядом. Капля ухнула в гущу датчан, на этом месте вспух огромный куст. Бревна, люди, кони взлетели вверх и разнеслись в стороны. По ушам ударило тяжко и гулко. А с неба летела уже другая капля…
— Вели дружине — на конь! — крикнул князь Давыду. — Моего жеребца привести! Изготовиться и ждать!
Он обернулся к заборолу как раз вовремя — второй гигантский куст вспух среди вражеского войска…
С километровой высоты вид открывался великолепный, Богданов быстро оценил обстановку. Осаждавшие плотно сгрудились с южной стороны Плескова, заполнив не только улицы посада, но и дворы домов. Собственно, более сгрудиться негде. С Запада мешает река Великая, с Востока — Пскова, на севере они сливаются за городом прямо под высоким, отвесным каменистым берегом. Осаждавшие готовятся к штурму и не ждут нападения. Им бы рассредоточиться, но в тринадцатом веке не знают о воздушных бомбардировках…
— Целься в гущу! — крикнул Богданов в переговорное устройство. — Я уйду подальше от стен иначе своих осколками зацепим! Не спеши! Два захода!
— Поняла! — подтвердила Аня.
Богданов развернул По-2 над Великой и снизился до шестисот метров — лучшей высоты для бомб. Наставление требует лететь выше, но с шестисот точнее прицел. Он вел самолет над посадом — ровно и прямо. По-2 слегка «вспух», отправив первую ФАБ-50, но удержался на курсе. Вниз ушли вторая бомба, затем третья. Занятый управлением, лейтенант не видел разрывов. За Псковой он развернул самолет и только здесь оценил эффект налета. Внизу будто муравейник разворошили: крохотные черные фигурки метались в панике, но не убегали. «Добавим!» — с веселой злобой подумал Богданов, ложась боевой курс. Он вел самолет туда, где на земле было черно от врагов. Когда последняя ФАБ-50 ушла вниз, Богданов развернул По-2 и спустился до бреющего. По пути к Плескову они разделили боезапас. Но наземным целям штурману стрелять не сподручно, «ДТ» оставили два диска. Остальными патронами снарядили ленту
крыльевого «шкаса» — получился почти полный боекомплект. Менее минуты беспрерывной стрельбы, полтысячи бронебойно-зажигательных, бронебойно-зажигательно-трассирующих, пристрелочно-зажигательных и обычных пуль из магазинов «ДТ»…Целиться было легко: плотная масса людей, уцелевших после бомбардировки, все еще не понимала, что происходит, и потому суетилась в растерянности в посаде и за его границами. Богданов взял правее, туда, где не было домов и тынов, а на открытом пространстве стояли в изумлении воины в плащах с тевтонскими крестами.
— Вот вам русская земля! — яростно закричал Богданов, нажимая гашетку. — Вот вам русский город! Жрите!
Обозначенный трассерами смертоносный стальной кнут смел строй тевтонцев, повалив их наземь как кегли. Плотные порядки немцев сослужили им дурную службу. Бронебойные пули легко прошивали доспехи вместе с заключенными в них телами, после чего разили следующих… По-2 проскочил над головами немцев к реке, над Псковой Богданов развернулся. Глазами он искал толпу погуще и нашел: осаждавшие схлынули от стен и клубились возле посада. Богданов взял прицел и нажал гашетку. Плотный рой пуль будто осадил черное облако, заставив его лечь на землю. «Шкас» умолк.
— Кончились патроны! — крикнул лейтенант в переговорное устройство. — А у тебя?
— Тоже! — отозвалась Аня.
Богданов подумал, что ей приходилось не сладко. Снимать тяжелый «ДТ» со шкворня, перебрасывать с левого борта на правый… И все это на лету, когда самолет хоть немного, но болтается… Богданов взял курс на юг и, спустя несколько минут, приземлился на речном берегу. Здесь еще колыхался на воде плот, на котором доставили По-2, лежали вороха сена, которым укрывали самолет. Вокруг не было ни души — рота наемников ушла к городу. Богданов заглушил мотор, выбрался на крыло, сел. Аня спрыгнула на землю и стала перед ним.
— Закурить бы! — вздохнул лейтенант.
Аня открыла гаргрот, покопалась и принесла коробку «Севера». Богданов изумленно взял коробку, открыл — внутри болталась единственная папироса.
— Откуда?
— Нашла в самолете, когда прибиралась. Забыл кто-то.
Богданов взял папиросу, привычно дунул в мундштук и примял его пальцами. Аня чиркнула спичкой.
— Были в вещмешке! — пояснила в ответ на удивленный взгляд.
Богданов прикурил, затянулся. Горячий дым ободрал горло, заставив летчика закашляться.
— Черт! Отвык!
Богданов бросил папиросу и притоптал каблуком. Аня засмеялась, он не поддержал.
— Там люди гибнут! — сказал с горечью.
— Конрад справится! — возразила Аня.
— Не Конрад, а Довмонт! — возразил Богданов. — Без него швейцарцам капут. Слишком много гадов!
Аня села рядом, приникла к его плечу.
— Хоть бы коня оставили! — пожаловался Богданов. — Пешком пока дойдешь…
— Правильно сделали, что не оставили! — сказала Аня. — Непременно поскакал бы, влез в драку… Получишь стрелу, кто исцелит? Конрад умный! Кметов у князя хватает, пилот один.
— Толку от пилота! — вздохнул Богданов. — «Эресов» нет, бомб нет, патроны кончились. Две обоймы к «ТТ»…
Она погладила его по руке. Он обнял ее за плечи.
— Это был лучший наш вылет! — сказала Аня…
Когда птица скрылась, распахнулись ворота Довмонтова города. Датчан возле них не было — в страхе убежали к посаду. Выскочившие наружу кметы столкнули с пути громоздкий таран. Почти немедленно из ворот вынеслись всадники. Довмонт с обнаженным мечом в руке скакал первым, Давыд — чуть позади, следом немолодой сотник, за ним — десятники и простые кметы с копьями наперевес. Конная лава врезалась в толпу датчан. Копья пронзили ближних врагов и застряли в их телах. Всадники бросили древка, достали мечи. Тяжелые клинки в руках кметов стали равномерно подниматься и падать. Датчане подались назад и побежали. Их оставалось все еще много — трое, четверо против одного русского, но они более не были войском. Оглушенные, потерявшие кураж и стойкость, обуянные паническим страхом датчане думали только о спасении. Кто мог, вскакивал на коня и гнал его в панике, безлошадные бежали так. Пешие гибли первыми. Нет более приятного занятия для всадника, чем рубить бегущего. Тяжелые, остро отточенные клинки кметов рассекали кольчуги и панцири, впивались в нежную человеческую плоть, терзали ее, добираясь до горячих сердец, исторгали души из тел. Алая кровь била тугими струями, обильно орошая сухую землю, а подкованные копыта коней топтали ее, превращая в липкую грязь…