Конец осиного гнезда. Это было под Ровно(изд.1970)
Шрифт:
Я решительно запротестовал и дал понять, что не собираюсь таиться ни от старика, ни от Тани.
Довольный, Фома Филимонович поставил на место комод, подошел к Криворученко, взял его за борт полушубка и спросил:
– Так это ты пароль Кондратию Филипповичу притащил?
– Я, Фома Филимонович.
– А кто сказал тебе?
– Командир отряда, товарищ Дмитрий. А лесник вам кланяться велел.
– Трофим?
– Да, Трофим Степанович.
– Видать, он тебя и с партизанами свел?
– Наоборот, партизаны с ним познакомили.
Таня сняла с самовара трубу,
На столе появились фаянсовые кружки, чайник. Белая скатерть с синей махровой каймой, стираная-перестиранная, оживила скромную обстановку.
– Ты что, дедок?– удивленно спросил я,видя, что Таня расставляет тарелки. – Угощать собираешься?
– А как же! Чем богаты, тем и рады.Я же манил тебя в гости,– он подмигнул мне, – а ты все ломался.
– Напрасно, отец. Время дорого… Мы…
Старик взглянул на меня с таким укором в глазах, что я не окончил фразы. Видно, мало было радости у этих людей и давно не сидел за их столом близкий человек.
Я быстро сбросил пальто и сел за стол. Собственно, торопиться мне было некуда. Прошло всего сорок пять минут, как я покинул Опытную станцию.
Семен последовал моему примеру. Он отстегнул от поясного ремня флягу, выразительно посмотрел на меня и приладил ее, чтобы она не упала, к заварному чайнику.
Таня подала на стол большую сковороду с пузатыми, докрасна зажаренными карасями и солонку с крупной серой солью.
– Что это за надпись грозная красуется на вашем заборе?– спросил я Кольчугина.
– Это Таня смастерила,– ответил старик.– Туда, где такая вывеска, немцы в жисть ногой не ступят. Уж больно боятся они сыпняка. Пуще, чем черт ладана.
Мы рассмеялись выдумке Тани. Семен разлил спирт по кружкам, разбавил его водой, мы чокнулись и выпили. Таня, едва пригубив кружку, поставила ее на стол.
– На-тка, откушай карасика!– И старик подсунул сначала мне,а потом Семену по жирной, чиненной пшеном рыбине.– Знатная рыбешка! Все ребята свои выручают, подбрасывают.
Прикончив пятого карася,я вооружился карандашом, бумагой и быстро исписал целый листок. Это было мое первое донесение. Я отдал его Семену, и он молча кивнул.
Потом я спросил Семена:
– Кто у тебя радист?
– Раздушевный паренек шестнадцати годков и ростом с винтовку.
– Постарше не было?
– Да я этого ни на кого не променяю.Золото, а не парень! Был постарше…Я же дважды к вам прыгал…
– Как это – дважды?
– А так. Накрохина помните?
– Конечно.
– Так вот, первый раз я прыгал с ним.
– Ну… и в чем дело? Что ты тянешь?
– Да тут длинная история…
– Ну, ну, выкладывай!.. Будете слушать? – спросил я хозяев.
И Фома Филимонович и Таня дружно закивали.
– Смотрите,– предупредил Семен, – минут пятнадцать украду у вас, но послушать стоит, не пожалеете.
Закурили. Семен пересел с топчана на табуретку и начал рассказывать «длинную
историю».
– Погода в тот день стояла неважная.С полудня запуржило, задула поземка, а к вечеру закрутила метель.Я и Накрохин решиличто в такую погоду о вылете и думать нечего.Метет так, что за десять шагов трудно что-нибудь разобрать. И вдруг уже в полночь открывается дверь и входит в хату весь залепленный снегом известный вам майор Коваленко.
Отряхнулся он и говорит:
«А ну, собирайтесь и живо в сани! Поедем на аэродром».
Очень ветрено было, и, хотя лошадки старательно тащили сани, на дорогу к аэродрому мы затратили добрый час. Наконец добрались. И прямо– в землянку к командиру отряда. Невезение началось с первой минуты. Не успели мы переступить порог, как тут же выяснилось, что у пилота, который должен был вывозить нас, температура поднялась до тридцати девяти. Надо же такому случиться!
Пилот доказывал, что может лететь, но командир оставался неумолимым и приказал ему лежать.Я и Накрохин были уже знакомы с пилотом.Бывалый,опытный летчик. Я считаю, что половина успеха в нашем деле зависит от опытности летчика. А тут вдруг… Мы повесили носы.
Но майор Коваленко сказал командиру отряда:
«Отменять вылет нельзя. Давайте другого пилота».
На счастье, в резерве оказался молоденький хлопец. Машина у него была какая-то странная, оборудована из рук вон плохо. Кабина пилота отделялась от кабины пассажиров глухой переборкой так, что общаться с пассажирами в воздухе он не мог.
Пилот- паренек лет на пять моложе меня – объявил нам басом:
«Как дам белую ракету, прыгайте! Ясно?»
«Ясно,– говорит Накрохин.– Хотя, позвольте… Почему ракету?»
«А что другое предложите?– спросил пилот. – Я же от вас отделен. Место приземления безлюдное,от передовой далеко,поляна в лесу,там хоть сто ракет пускай… Лезьте в кабину».
Машина поднялась, сделала круг, легла на курс и стала набирать высоту.
Мы прилипли к оконцу, затянутому мутным оргстеклом, и сидели так до решающей минуты. Ощущение было такое, будто мы не летим, а стоим на месте, вернее– висим в какой-то мутной жиже. Ни горизонта не видно, ни звезд, ни земли– ничего! На сердце тоскливо и неспокойно.
Я был уверен, что мы заметим передний край по вспышкам выстрелов и ракет, но мы его не увидели.Минут сорок спустя машина вырвалась из снежной полосы, показались звезды, поплыли глухие, без огней деревушки. На душе полегчало. Я знаками спросил пилота, миновали ли мы линию фронта, и он знаками дал понять мне, что уже давно миновали.
И вот на исходе часа мы ясно увидели, как внизу вспыхнула и рассыпалась белая ракета,затем вторая.Что бы это значило? Мы знали точно, что нас никто не должен встречать. Но в этот момент яркая россыпь белой ракеты, пущенной уже нашим пилотом, ослепила нам глаза. Сигнал. Пора! Мы быстро вскочили со своих мест. Накрохин дернул дверцу на себя и решительно нырнул в темноту вниз головой. Я без задержки последовал за ним. Опускаясь, я отлично слышал в небе звон мотора нашего самолета и еще подумал с досадой: «Чего он тянет? Летел бы уж… А то еще, чего доброго, сшибут…»