Конец осиного гнезда. Это было под Ровно(изд.1970)
Шрифт:
Достав из поддувала уголек и присев на корточки спиной к дверям, Фома Филимонович начертил на полу неровный круг и объяснил мне, что это лес. Затем он обозначил Опытную станцию, озеро, реку, протоку, зимник и поставил крестики там, где, по его твердому убеждению, должна таиться дичь.
В это время распахнулась дверь, и на пороге появился Гюберт. На нем был охотничий, ладно сшитый костюм и мягкие меховые сапоги.
Он пнул носком сапога Фому Филимоновича пониже спины. Тот вскочил, и Гюберт прошел в комнату.
В глазах старика, как мне почудилось, мелькнул недобрый огонек. Я по себе
– Чем занимаетесь?
Вопрос мог быть обращен и ко мне и к Кольчугину. Я решил ответить за обоих и сказал:
– Спорим насчет охоты.
Гюберт сел на стул и, уставившись на Фому Филимоновича холодными глазами, спросил:
– А ты понимаешь что-нибудь в охоте?
– А почему я не должен понимать? Чай, годков тридцать брожу по лесу. Собаку на этом деле съел.
– Собаку…– усмехнулся Гюберт, что с ним бывало редко. (И я решил, что он вернулся из лесу в хорошем настроении.)– А ходишь на охоту?
Фома Филимонович поскреб затылок:
– Это дело сложное. Надо коменданту города в ножки кланяться, а я не хочу –стар уж, да и характер не таков.И опять-таки с ружьишком дело дрянь…Совсем дрянь!
– Плохое?
– Никакого нет.
– Выходит, что дрянь не с ружьишком, а без него?– заметил я.
– Так оно и выходит,– согласился Фома Филимонович, порываясь покинуть комнату.
Но Гюберт его остановил:
– Погоди!.. Ты и в самом деле охотник?– спросил он.
– А зачем мне брехать при седой голове,– ответил старик.–Я,можно сказать, потомственный охотник. Прадед мой, дед и батька– все были отчаянные медвежатники да и дичинкой не гнушались. Особенно боровой. Мне довелось еще промышлять в лесу с батьковским самопалом. Старинная такая штуковина! Как вдаришь из нее, так и оглохнешь сразу.
В глазах Гюберта я заметил искорки заинтересованности. Лицо заметно оживилось.Я еще не видел его таким и вспомнил слова Доктора: «Гауптман Гюберт – какой-то маньяк».
Гюберт, не сводя глаз с Кольчугина, спросил:
– Почему же ты до сих пор молчал?
– А зачем лезть на глаза?– смело ответил Фома Филимонович.– Да и опять-таки, проводник у вас есть, господин начальник.
– Это кто же? – подняв брови, осведомился Гюберт.
– А господин Похитун…
Гюберт опять усмехнулся и проговорил:
– Какой из него проводник?Он понимает в охоте так же,как ты в астрономии.
– Вот, вот!.– подхватил Фома Филимонович.– И я то ж говорю… С его мордой пристало только кассы взламывать. Кабы такой егерь в доброе старое время моему хозяину попался, он бы за него и щенка последнего не дал. Ей-богу!
Я опасался,что прямота в высказываниях Кольчугина не понравится гауптману, но этого не произошло.
– Твой хозяин, видно, требовательный был человек?
– Он был человек правильный, серьезный и охотник отменный! Царство ему небесное.– И старик перекрестился, заведя под лоб хитрые глазки.
– Это хорошо,– одобрил Гюберт.– А как звали твоего хозяина?
– Карлом Карловичем Эденбергом… Первостатейный был хозяин.
–
Эденбергом?!– воскликнул в удивлении Гюберт.– Да,– подтвердил Фома Филимонович.
– Так ты у Эденберга служил?
– Без малого семнадцать годков.И не служил, а работал,–поправил дед.– Сам и в могилу положил старика в шестнадцатом году.Золото, а не человек! Такого днем с огнем теперь не сыщешь: требовательный, и добрый, и горячий. Для всякого человека у него хорошее слово припасено. На семь годков старше меня был и рано ушел. Такому жить бы да жить…
Во мне зрело твердое убеждение, что Фома Филимонович врет самым отчаянным образом. Я был поражен его смелостью и находчивостью и, признаться, немного струхнул за деда.Струхнул потому, что у меня складывалось впечатление, что по странному совпадению Гюберт знал этого Эденберга.Я побаивался,что старик запутается. Действительно, в здешних местах до революции существовал такой помещик. Об этом мне Фома Филимонович как-то рассказывал. Это было связано с Наклейкиным, отец которого служил управляющим имения у этого помещика. Но Фома Филимонович не работал у помещика,работал его двоюродный брат, по фамилии тоже Кольчугин. И по рассказу Фомы, не таким уж милым человеком был этот Эденберг, каким расписывал он его сейчас…
А Фома Филимонович продолжал говорить, не моргнув глазом и нисколько не смущаясь. И чем дальше он говорил, тем естественнее и правдоподобнее звучал его рассказ. Я сам готов был верить ему. Старик делал вид, что воскрешает в памяти сохранившиеся детали, и, пользуясь тем, что Гюберт слушает его со вниманием, продолжал плести.
– А какой охотник был покойный Карл Карлович!– проникновенно говорил он.– Куда там!А без меня в лес– ни шагу!Точно… Звал меня Хомкой.Ружья его всегда у меня в избе висели. Я за ними и присматривал. Никому более не доверял…
Он умолк и неожиданно обратился к Гюберту, попросив у него разрешения закурить.
Гюберт,к моему удивлению, разрешил.Фома Филимонович достал кисет, свернул цигарку и задымил.
– Так-так… – задумчиво промолвил Гюберт.– Значит, ты знал Эденберга…– И, повернувшись ко мне, продолжал: – Представляете себе?
Я кивнул.
– Самого старика Эденберга я, правда, почти не знал,– сказал он.– Видел лишь один раз, даже плохо представляю, как он выглядел, а вот с сыном его мы вместе учились.
– Правильно! – подтвердил Фома Филимонович. – Был у него наследник, один-одинешенек. И его я знал, Как же! Тоже Карлом звали, как и батьку.
– Совершенно верно,– подтвердил Гюберт.– Карлом, как и отца.
Я диву давался.Искусство старика поражало меня. Откуда такая бойкость? Я и не представлял себе, что с гауптманом Гюбертом можно было заговорить о чем-либо, не относящемся непосредственно к делу.
– Сынок-то его больше по разным странам ездил,–продолжал Фома Филимонович,– к нам сюда редко заглядывал. Непоседа был, за девками все волочился и такой хлюпенький с виду, не в батьку… А одевался с шиком, всем, бывало,господам нос утрет. И в музыке силен был. Выйдет в сад, в беседку, и в сопилку свою дует и дует… И как у него терпежу только хватало. А за год до смерти батьки пропал куда-то. Совсем пропал. Слух прошел, что громом его убило где-то в горах…