Конец парада. Восстать из пепла

– Линкольнс...с...с...сИнн...

Грех!.. (игра слов, "sin" - грех, грехопадение - прим.перев.) Словно из уст дьявола!

Больно задело за живое.

– Я сейчас по этому адресу, - продолжил жестокий голос.

– Ну что ж, сегодня великий день, - мужественно ответила девушка.
– Думаю, вы тоже радуетесь, как и я. Я не слышу, чего вы хотите и мне все равно. Пусть все веселятся!

Она на самом деле этого желала. Иначе и быть не могло.

– Вы помните вашего Карлайла...
– прошелестел голос.

Именно этого она и не хотела слышать. Плотно прижимая трубку к уху, Валентайн оглядела большую классную комнату - это был даже зал, спроектированный так, чтобы вместить тысячу девочек, молчаливых, внимающих речи директрисы. Речи директрисы были отличительной приметой школы... Помещение угнетало!.. Зал был похож на нонконформистскую церковь - высокие, голые стены, готические окна, тянущиеся до обитого сосной лакированного потолка. Ощущение подавленности - еще одна отличительная примета этого места. Только не здесь, только не в этом месте оставаться в такой день!.. Надо выйти на улицы, где можно хлопнуть сложенной газетой (???) по каске полисмена. Это и есть Лондон настоящих кокни. Собственно, так и выражают себя настоящие кокни - приятельски похлопывают полисменов, потому что строгие полисмены, смущенные таким проявлением приязни, отрешенно возвышаются над ликующей толпой, как величавый тополь, подпираемый непримечательными овощными грядками!

Но она здесь, и ей беспощадно напомнили про несварение желудка Томаса Карлайла! (Томас Карлайл (1795-1881) - британский писатель, публицист, историк и философ шотландского происхождения - прим.перев.)

– О!
– вскликнула она в аппарат.
– Эдит Этель!

Эдит Этель Душемин, сейчас, конечно же, леди Макмастер. Как-то неожиданно было узнать ее в некой незнакомой леди.

Последний человек, о котором она могла подумать! Когда-то давным давно она решила, что между ней и Эдит Этель все кончено. Определенно, она не могла сделать шаг навстречу этой мстительной парвеню, из черных побуждений отвергшей их отношения. Отношения, из которых Эдит Этель не могла извлечь немедленной выгоды!

К тому же, будучи в эстетическом плане зашоренной и ограниченной, на все случаи жизни она имела соотвествующий набор цитат. Россетти - для любви, Браунинг - для оптимизма, реже Уолтер Савадж Ландор - чтобы показать знакомство с прозой для посвященных. И неизменный Карлайл, цитируемый для принижения пафоса "вакханалий" - Нового года, "Te Deum" (благодарственный молебен, исполняемый по большим праздникам - прим. перев.), побед, юбилеев, торжеств... пробирающийся сейчас по телефонным проводам:

– "...И тут я вспомнил, что был день рождения их Искупителя!"

Валентайн было знакомо, с каким презрительным чванством Эдит Этель нараспев читала отрывок из дневника Мудреца из Челси (т.е. Томаса Карлайла - прим.перев.), жившего недалеко от казарм:

– "...Сегодня, - цитата лилась далее, - я увидел, что солдаты у кабака на углу более пьяны, чем обычно. И тут я вспомнил, что был день рождения их Искупителя!"

Незаурядность Мудреца из Челси позволяет ему не помнить о Рождестве! Эдит Этель очень хотелось предстать незаурядной. Ей хотелось показать, что до тех пор, пока она, Валентайн Ванноп, не напомнила ей, леди Макмастер, о каком-то популярном празднике, она, леди Мак, и не подозревала об этом факте. Поверите, на самом деле не подозревала. Она живет во вдохновенном уединении с сэром Винсентом - критик, знаете ли; их взор устремлен на более высокие материи, они пренебрежительно относятся к воздушной тревоге и имеют на сегодняшний день, к их чести, весьма замечательную коллекцию первых изданий, признанных на высшем уровне друзей и регулярные домашние приемы.

Валентайн вспомнила, как когда-то сидела у ног загадочно-недосягаемой Эдит Этель Душемин - куда все подевалось?
– и сочувствовала ее брачному мученичеству, ей были по душе ее вкус в подборе мебели и просторные комнаты, и она благосклонно относилась к ее духовному адюльтеру.

– А ты не изменилась, Эдит Этель, - незлобиво сказала девушка в трубку.
– Чем я могу помочь?

Неподдельная снисходительность собственного тона удивила ее, и еще то, как легко стало говорить. Потом она поняла: шум и выкрики стали удаляться, уступая место тишине. Где-то в отдалении толпы сливались в одну, аккумулируя еще больший гомон. С площадки не доносились голоса девочек - видимо, директриса их отпустила. Естественно, местные жители не собираются прошляпить запуск петард на соседних улицах... Трудно поверить, но она осталась абсолютно одна!

Леди Макмастер отыскала ее, и теперь она, Валентайн Ванноп, покровительственно относится к леди Макмастер! Почему? Чего леди Макмастер хочет от девушки? Она же не может, - хотя очень даже может!
– намереваясь изменить Макмастеру, пригласить Валентайн на роль наивной дуэньи или непорочной воспитанницы. Или представить ее в качестве алиби. Проще сказать, выставить курицей - наиболее подходящее слово... Очевидно, что Макмастер из того типа людей, которым любая леди Макмастер захочет - или будет, - наставлять рога. Маленький, темнобородый, вялый заискивающий человечек! Типичный критик! Вероятно, все жены критиков склонны к неверности. Критикам не хватает изобретательности. Как это называется? Слово, неподобающее речи молодой леди.

Ее мысли бешено неслись вскачь, необузданные мысли школьницы-кокни, и не было никаких сил укротить их! В такой ДЕНЬ! ее насильно удерживали от возможности похлопать полисмена по каске, и поэтому она не испытывала почтения к высокопоставленному чиновнику - сэру Винсенту Макмастеру, главному секретарю начальника Департамента статистики, автору критической монографии об Уолтере Савадже Ландоре, и еще двадцати двух критических монографий из серии "Знаменитые Зануды"... Те еще книжки! Она без уважения и даже с пренебрежением отнеслась к леди Макмастер, Эгерии (вдохновительница, ирон.
– прим.перев.) многочисленных шотландских литераторов! Никакого благоговения! Неуважение как последствие длительного воздействия катаклизма, в который был вовлечен весь мир? Последнего катаклизма. Слава Богу, уже десять минут можно называть его последним катаклизмом!

Она открыто прыснула со смеху прямо в телефонную трубку. Леди Макмастер теперь убежденно уговаривала, чувствуя наверняка, что девушка не придает значения ее словам:

– Валентайн! ВАЛЕНТАЙН! ВАЛЕНТАЙН!

– Я слушаю!
– что было не совсем правдой.

На самом деле она размышляла о том, что не имеет больше смысла в собраниях попечительниц, одно из которых сегодня утром торжественно состоялось в личном кабинете директрисы. Несомненно, попечительницы во главе с директрисой испугались того, что если их, директрис, попечительниц, учителей, пасторов, - "кем я был сотворен" и т.п.!
– перестанут уважать при вспыхнувшей от первых звуков сирен вакханалии, то весь мир разлетится в прах! Ужасающая мысль! Девочки больше не будут молчаливо слушать тоскливые речи директрисы...

Только вчера в этом самом зале она, приятная худенькая женщина с торчащими локтями, с подсвеченными солнцем собранными светлыми волосами, со словами "Честь уважаемой общественной школы" очень серьезно просила девочек не устраивать снова демонстрации радости, подобные той, что они устроили в предыдущий день. Позавчера прозвучала ложная тревога, и вся школа - о ужас!
– распевала:

– Вздернуть кайзера Билла на старой яблоне,

И до самого чая - Триумф! Триумф! Триумф!

Директриса в своей речи прямо сказала, что школе надо стыдиться, потому что школа оказалась в глупом положении из-за слухов, оказавшихся "уткой". Естественное ликование надо было придавить, чтобы отправить девочек домой смирными. Она внушала девочкам суть той радости, которую они должны испытывать. Кровь перестала проливаться - достаточный повод для домашней радости. Как домашнее задание. Но никакого торжества и быть не может. Факт прекратившихся военных действий не дает основания к празднованию...

Валентайн, к своему удивлению, задалась вопросом - когда же можно праздновать? Немыслимо праздновать, пока идет противоборство; но нельзя торжествовать, когда уже победили?! Когда же? Директриса говорила, что девочкам, как будущим матерям Англии, - чего уж там, объединенной Европы!
– следует чинно шагать с домашним заданием, а не носиться по улицам с чучелом великого Поверженного! Она представила дело так, что их обязанность - дальше распространять свет мягкой женской культуры - о чем, слава Небесам, им здесь не дозволяли забывать!
– сквозь оживающий Континент... Как будто можно изгнать страх перед подводными лодками или воздушными налетами!