Конец пути
Шрифт:
– Ренни, да ведь он тебя до смерти запугал. Это из-за того случая, когда он тебя ударил?
Всякий раз, когда я ей об этом напоминал, она принималась плакать. Удар-то вышел посильней, чем то казалось Богу.
– У меня просто сил не хватает, Джейк! – сквозь слезы. – Это моя вина, но я для него недостаточно сильная.
И я изрек:
– Я понял: Бог – он холостяк.
Как и приведенные выше рассуждения Джо по вопросу о ценностях, эта история семейных катаклизмов вовсе не была представлена мне в том сжатом и готовом к употреблению виде, в котором я ее здесь пересказал. А случилась далее вот что: наши ежедневные эквитации переменили характер. Теперь мы, как правило, молча
Дома, у Морганов, Ренни умолкала напрочь, покуда Джо прямо не спрашивал ее о том, как прошло утро. Он часто именно так и делал, и Ренни мрачно врала насчет темы нашей очередной беседы. Мрачно и неуклюже: это было не самое приятное зрелище. Джо слушал ее внимательно и чаще всего с видом весьма неопределенным; иногда он улыбался. Возможно, он понимал, что она ему лжет, хотя человеку, знающему истинное положение вещей, трудно оценить искусство лгущего. Однако, если и понимал, его это не слишком беспокоило. Он и впрямь был очень сильный человек.
Мы с ним раз от раза ладили все лучше. Он отчаянно спорил со мной о политике, истории, музыке, цельности, логике – обо всем на свете; мы играли с ним в теннис и в кункен, и я выудил и вычистил две-три грамматические несогласованности из рукописи его диссертации – весьма эксцентрического и притом блестящего труда о спасительной роли наивности и энергии в политической и экономической истории Америки. Мое отношение к Джо, к Ренни и ко всей остальной вселенной менялось так же часто, как улыбка Лаокоона: сегодня я был правоверный левый демократ, назавтра одна только мысль о возможности каких бы то ни было перемен приводила меня в ужас; я был то аскет, то раблезианец; то гиперрационалист, то ярый противник всякого рационализма. И каждый раз я защищался до последнего патрона (за исключением беспогодных дней), а Джо смеялся и разбивал меня в пух и прах. Мне этот способ убивать по вечерам время казался не лишенным приятности, вот только чем ближе дело шло к концу августа, тем более мрачной делалась Ренни. И в соснах она то принималась мне что-то доказывать, то пожимала плечами, то болтала, то плакала.
Она попалась.
Что до меня, я так покуда и не разобрался, свидетельствует ли ее постоянное стремление стушеваться, уйти в тень о великой слабости или о силе столь же необычайной; такие вещи трудно оценить, когда они работают на полную катушку. Но я тем не менее находил ее все более и более привлекательной, и та моя часть, которая выбрала роль наблюдателя, уже с пониманием относилась к части заинтригованной (и много, много еще было всяческих частей, которым вообще до всего этого не было дела): я думаю, главную роль для меня здесь играл тот факт, что Ренни была единственной из знакомых мне женщин, да и вообще, наверно, единственным представителем рода людского, который внимательнейшим образом вглядывался в себя и не находил там, внутри, ничего. В подобном случае вопрос о цельности теряет смысл.
31 августа 1953 года ее поведение как-то вдруг переменилось. Всю первую половину дня шел дождь, и мы отправились на обычную прогулку после ужина; Джо параллельно с нами отбыл на какое-то скаутское мероприятие. Она всю дорогу сдерживала Тома Брауна, шла шагом, с некой, я бы даже сказал,
опаской; ни силы, ни стиля, и разговор был – так, шелуха. Но в соснах она посерьезнела и успокоилась.– Все в порядке, Джейк. – Она улыбнулась, и улыбка вышла весьма прохладная.
– Что в порядке?
– Мне до сих пор неловко, что я распустила язык, но теперь с этим покончено. – - То есть?
– Знаешь, я ведь и в самом деле какое-то время тебя боялась. Мне даже казалось иногда, что я не могу с уверенностью сказать, кто сильнее, ты или Джо. Только он загонял тебя в угол, глядь, а тебя там уже и нет, хуже того, даже когда он в пух и прах разносил какую-нибудь из твоих позиций, мне казалось, что тебя-то он даже и не задел – потому что ни одной из них ты не слишком дорожил.
– В самую тютельку, – рассмеялся я.
– Вот-вот, – она не хотела, чтобы я ее перебивал, – ты только смеешься, когда из-под твоих идей выдергивают костыли. А потом я начала думать: "Если его мнения не есть он, что же тогда он?
– Грамматика подкачала. Ренни и ухом не повела.
– И знаешь, Джейк, до чего я додумалась? Мне стало казаться, что тебя вообще не существует. Тебя слишком много. И это не просто маски, которые ты то надеваешь, то снова снимаешь – у нас у всех есть маски. Но ты меняешься совершенно, насквозь. Ты отменяешь себя прежнего. Ты больше всего похож на персонажа из сна. Ты не сильный, но ты и не слабый. Ты просто – ничто.
Я счел уместным не ответить ей – ничем.
– Две разные вещи случились, Джейк, – холодно сказала Ренни. – Во-первых, я почти уверена, что опять забеременела – задержка на неделю, а я обычно как часы. Во-вторых, я решила, что больше не должна ни думать о тебе, ни вообще иметь с тобой дело, потому что ты не существуешь. Джо выиграл.
Как-то днем, на той неделе, – продолжила она, – я видела сон, а может быть, просто пригрезилось в полудреме, что Джо вот уже несколько недель как подружился с дьяволом и для забавы спорит с ним и играет с ним в теннис, пробует силу. Не смейся.
– Даже и не собирался.
– И я подумала, что Джо специально пригласил дьявола, чтобы и меня заодно проверить, – может быть, просто потому, что ты в тот раз упомянул об адвокате дьявола. И этот дьявол меня напугал, потому что я еще не настолько сильная и что для Джо игра, для меня – смертельная схватка. – Здесь Ренни запнулась. – А потом, когда Джо увидел, как оно все получилось, он мне сказал, что дьявол не настоящий и что он создал дьявола из собственной силы, как то и должно Богу. И потом еще раз сделал мне ребенка, чтобы я поняла: единственная реальность это он
– и чтобы не боялась, и чтобы…
(Сей фантастический сюжет Ренни начала очень спокойно, но с каждой фразой напряжение росло – он и построен-то был с одной-единственной, совершенно очевидной целью: хоть как-то уравновесить постоянную необходимость лгать, – покуда под конец весь ее свежеобретенный внешний самоконтроль не рухнул и она не начала захлебываться слезами.)
– …и чтобы я могла стать такой же сильной, как он, и сильнее всякого, кто на самом-то деле даже и не настоящий!
Но сильней она от этого не стала. Я погладил ее по голове. Ее била дрожь, и стучали зубы.
– О господи, вот если бы Джо был тут! – выкрикнула она.
– Я знаю, что бы он сказал, Ренни. Слезы к делу не относятся: ты просто уходишь в сторону от решения проблемы. Вся эта придумка насчет дьявола чересчур проста. И позволяет тебе от меня отделаться под абсолютно ложным предлогом.
– Ты ненастоящий, нереальный, а Джо настоящий! Он каждый день один и тот же человек, совершенно! Он правильный! Вот в чем разница.
Она сидела на земле, уронив голову на колени, и я гладил ее волосы.