Конец пути

Доктор и впрямь более чем странный. Я продолжал тешить себя мыслью, что просто не даю пропасть хорошей шутке, но тем не менее перебрался из "Брадфор-да" на Ист Чейс-стрит, подальше от центра; нанялся сборщиком на линию по сборке "шевроле" на Бренинг-хайвей, где я при помощи пневматического ключа крепил болтами рессоры на левой стороне шевролетного шасси, и вступил в профсоюз. Я начал читать Сартра, но у меня тут же возникли определенные трудности с применением его идей в конкретных ситуациях. (Как, спрашивается, при помощи экзистенциализма вы можете решить дилемму: брать вам завтрак с собой на работу или покупать его в заводском кафетерии? Нет, я решительно не философского склада человек.) Я поигрывал в покер с такими же, как я, сборщиками, регулярно ходил пешком от Чейс-стрит до моря и обратно и посещал второразрядные киношки. В силу собственного темперамента я и без Доктора был чаще всего атеист; запрет на женщин также не лег на меня тяжким грузом, потому что я, как правило, не слишком сексуально озабочен. Я правовернейшим образом исповедовал Принципы Левосторонности, Первоочередности и Алфавитной Последовательности (хотя бывали случаи, когда я затруднялся с выбором, который из них применить к данной конкретной ситуации). И вот уже два года я регулярно, раз в три месяца, езжу консультироваться на Ферму Ремобилизации. Дальнейшие рассуждения на тему, как и почему я подписался на странный этот альянс, который чаще всего приносит мне одни обиды и внутреннее неудобство, я считаю излишними – надеюсь, что всякий интересующийся причинами и поводами индивид найдет в вышеизложенном вполне достаточный материал для размышлений на эту животрепещущую тему.

Остановился я, насколько помнится, на том, как я сидел в Комнате Директив и Консультаций, в сентябре 1953 года, и ждал Доктора. Настроение в то утро у меня было необыкновенное; по большей части, переступая порог Фермы, я почти "вне-погоден", и беспогодность, на мой взгляд, не худшее состояние для того, чтобы слушать советы, но в то утро, пусть я и не испытывал волнения или особенных каких-то чувств, погода все-таки была. Я был сух, и ясен, и уверен в себе, по некой неведомой мне причине мой ум был цепок и остер, и ни следа неловкости. С точки зрения метеорологии мое состояние можно было квалифицировать как sec superieur (Великая сушь (франц.) – показатель, соответствующий крайне высокому уровню атмосферного давления.)

– Как ваши дела, Хорнер? – добродушно спросил Доктор, входя в комнату.

– Спасибо, Доктор, лучше не бывает, – беззаботным тоном ответил я. – А вы как?

Доктор сел на место, расставил колени и, не ответив на мои вопрос, критичнейшим образом всего меня оглядел.

– Преподавать начали?

– Нет еще. С той недели. Два курса грамматики и два – композиции.

– Вот как. – Он покатал во рту сигару. Интересовал его я сам, а не то, что я скажу. – Вам не следовало бы преподавать композицию.

– Все сразу не бывает, – жизнерадостно ответил я, вытянул ноги к нему под стул и закинул руки за голову. – Такие были условия, все или ничего, и я согласился. – Доктор оценил положение моих рук и ног.

– Как зовут этого самоуверенного типа, с которым вы изволили подружиться? – спросил он. – Тоже тамошний преподаватель? Н-да, гонора ему не занимать!

Я покраснел: мне вдруг пришло в голову, что я и впрямь подражал Джо Моргану.

– С чего вы взяли, что я кому-то там подражаю?

– А я такого вовсе и не говорил, – улыбнулся Доктор. – Я только спросил, кто этот уверенный в себе человек, с которым вы, судя по всему, успели свести довольно близкое знакомство.

– Не ваше дело, сэр.

– Ого. Что ж, прекрасно. Жаль, что вы не можете позаимствовать эту манеру раз и навсегда – тогда бы вам мои услуги больше и не понадобились! Но для этого ваше состояние еще недостаточно стабильно, Джейкоб. К тому же – ведь вы не можете так себя вести, когда вы в его обществе, не правда ли? И тем не менее я рад, что вы научились принятию роли. Вы, вероятнее всего, подготовили этот сюрприз специально для встречи со мной: человек с характером этого вашего приятеля никогда не позволил бы полоумному чудику с охапкой идиотских методик над собой измываться, а?

– Вы правы, Доктор, – сказал я; и пар из меня понемногу вышел весь.

– Это лишний раз доказывает, что вы, и с терапевтической точки зрения тоже, готовы к переходу на Мифотерапию – поскольку, сами того не сознавая, уже ее практикуете. Но было бы лучше, если бы вы четко себе представляли, что вы, собственно, делаете, чтобы не ляпнуться по незнанию. Насколько помню, я некоторое время назад рекомендовал вам заделаться экзистенциалистом. Вы читали Сартра?

– Кое-что, не все. Честно говоря, я вряд ли родился экзистенциалистом.

– Вы уверены? Ну что ж, теперь это уже не слишком важно. Мифотерапия построена на двух допущениях: что человеческая экзистенция предшествует человеческой эссенции, если оба эти термина и в самом деле хоть что-нибудь означают; и что человек волен не только выбирать свою эссенцию, но и менять ее по своему усмотрению. И то и другое – недурные экзистенциалистские посылки, а истинны они или нет, для нас в данном случае не важно: в вашем случае они полезны.

И он стал объяснять основы Мифотерапии.

– В жизни, – сказал он, – не бывает персонажей, по сути своей основных или второстепенных. С этой точки зрения вся беллетристика, все биографические и большая часть историографических сочинений лживы насквозь. Всяк есть герой своего собственного романа. "Гамлета" можно пересказать от лица Полония и озаглавить "Трагическая история Полония, гофмейстера датского". Вряд ли он сам считал себя второстепенным персонажем в чьей-то там чужой истории. Или, допустим, вы шафер на свадьбе. С точки зрения жениха, он и есть тут главное действующее лицо; всем прочим, в том числе даже и невесте, уготовано играть свиту. С вашей же точки зрения, вся эта свадьба – не более чем проходной эпизод в увлекательнейшей истории вашей собственной жизни, а жених с невестой играют в массовке. И вы сами принимаете роль второстепенного персонажа: вам, может быть, просто нравится притворяться фигурой менее значительной, чем – и вы это прекрасно знаете – вы есть на самом деле, как это делает Одиссей, когда, преображенный, теряется среди свинопасов. И каждый участник свадебной церемонии видит себя именно протагонистом, который снизошел до того, чтобы зайти посмотреть на спектакль. В таком ракурсе беллетристика не ложь, а истинное воплощение свойственного человеку способа искажать действительность.

Далее, мы ведь не только главные действующие лица наших собственных историй, мы еще и сценаристы и отводим всем прочим участникам роль второстепенных персонажей. Но, поскольку ни одна человеческая жизнь не является, как правило, последовательным изложением одного и того же сюжета, нам постоянно приходится придумывать героя заново, а заодно – в соответствии с ним – и множество второстепенных ролей для всех остальных участников. Это общая закономерность. Если человек изо дня в день, с утра до вечера предстает в одном и том же образе, это означает, что либо он напрочь лишен воображения, вроде актера, способного играть одну-единственную характерную роль, либо же воображение у него настолько всеобъемлющее, что он во всякой частной жизненной ситуации видит эпизод некоего огромного сверхсюжета и способен таким образом все эти ситуации искажать, чтобы один и тот же герой был в состоянии с ними справиться. Но это в высшей степени нетипично.

Этот способ наделять людей ролями есть мифотворчество, а когда он применяется – осознанно или бессознательно, в целях защиты или повышения статуса собственного эго, – он и становится Мифотерапией. Вот мы и подошли к сути вопроса: ступор, каковой нашел на вас на вокзале, возможен исключительно в том случае, если по тем или иным причинам человек, его испытывающий, отказался от Мифотерапии. Тогда, на скамейке, вы не были ни главным, ни второстепенным действующим лицом: вы вообще не были действующим лицом. И, поскольку с вами такое однажды произошло, мне приходится объяснять вам вещи, с которыми другие люди рождаются. Это вроде как заново учить паралитика ходить.

Теперь: значительная часть так называемых жизненных кризисов случается именно оттого, что роль протагониста, принятая человеком для какой-то конкретной ситуации или ряда ситуаций, не отвечает ситуации, пришедшей ей на смену, или – что дает нам тот же результат – оттого, что человеку просто недостает воображения, чтобы исказить, приспособить новую ситуацию к прежней роли. Это сплошь и рядом происходит с родителями, когда вырастают их дети, или с любовниками, когда один из них начинает охладевать к другому. Если новая ситуация слишком значима, чтобы ее можно было игнорировать, человек может стать шизофреником – последняя, так сказать, маска – или просто невротиком. Как только вы начинаете говорить о человеческой цельности, данное обстоятельство нельзя не принимать во внимание, потому что цельный человек – это человек, верный тому сценарию, который он для себя написал.